— Бог един для всех!
— Бог-то един, да нам-то не все едино!
— Ну, хотя бы не нам, не им, а строили бы посередке, — подал голос Егор Кузнецов.
— Так и будем строить. Не в самой их деревне, а на версту отступя, на чистом привольном месте, на холме. Я туда еду, разобью там палатку, поставлю иконы. Начнем гонение на шаманов. Вы — русские и сами должны сознавать.
— Верно, гольдов надо просвещать, — сказал Тимошка Силин. — Да сами в темноте!..
— С ним и толковать нечего, — отходя, ворчал Пахом. — Бате охота, видишь, возле гольдов обосноваться, где самые соболя. Подальше забраться хочет, чтобы среди дикарей вольно было. У духовных-то глаза завидущие, руки загребущие. Там и зацарюет… Эй, солдат, — обратился он к караульному, шедшему с мужиками. — Там, сказывают, не только церковь, а еще чего-то будет? Дом для попа да еще какая-то домушка?
— Нам все равно. Чего велят, то и построим, — безразлично ответил тот.
Он остался при грузах сторожем, но держался больше около мужиков.
— Как молиться, так десять верст киселя хлебать, — качал головой Пахом. — Прямо зло берет.
— А пусть их подальше строят! — широко махнул рукой Тимоха. — Потом только пусть не пеняют, что про попов песни сложены.
— Что за песни? — хмурясь, строго спросил Иван Бердышов, до того хранивший молчание.
Он с первым пароходом приехал из Николаевска, привез партию американских товаров, и сам ходил теперь в куртке и в американской шляпе.
— Как же, славные такие песни! В Расее, брат, строго, запрещают богохульничать да и начальство ругать, а песни все равно поют. Народ сложил! Как же, брат! Что с глупым народом поделаешь? Народ — работник! Ему хоть бы что!
— Паря, такие-то песни в Забайкалье есть, — сказал Иван и запел вдруг:
Разводя руками, он прошелся козырем, потом заложил пальцы в рот, выпрямился как истукан, дико выкатил глаза, затопал и засвистал.
Дедушка Кондрат схватился за бока:
— Ах пострел тебя возьми!.. В меринканской-то шляпе!
Бердышов с приплясом выхаживал по улице. Хохот стоял на релке.
— Вот так меринканец!
— В Сибири-то не шибко набожный народ, — рассуждал Кондрат. — Все из-за мехов! Попы-то больше по охотникам шляются — все им пушнину подавай!
* * *
Тучный Оломов как вкопанный остановился на грядках огорода напротив кузнецовской избы. Он снял фуражку с красным околышем, вытер платком лысину, блестевшую сквозь рыжую проредь волос, и расстегнул ворот форменного сюртука.
— Эт-то что за безобразие? — чуть нагибаясь всем корпусом и нешироко раскидывая обе руки, спросил он и поднял брови.
