Чуть приподнятый передок газика выровнялся — отсюда, с пригорка, открылся такой вид, что я ахнул.
— Ну как? — осведомился Алексей Петрович.
Район граничит с Поволжьем, места здесь равнинные, безлесные, и внезапно возникшая в черном разливе полей березовая роща показалась в первую минуту нереальной, как мираж, если б не так быстро приближалась к нам. Небольшая, она насквозь проглядывалась, и оттого в ее редко отстоявших друг от друга белых стволах чудился какой-то скрытый ритм, движение. Снеговая, с родинками кора оставляла на ладони слабые меловые пятна; шуршали под ботинками палые листья, от которых исходил уже легкий винный дух; поверху, меж ветвей, наполовину скинувших багрянец, видны были белесо-синие разводы теплого неба. И во всем этом — в темно-фиолетовом фоне пахоты, и в белизне деревьев, и в шорохе листьев, и в белесо-синем воздухе, — во всем этом было столько неизъяснимой прелести, извечного покоя, какой-то, наконец, кротости, покорности, что и тебя, человека, мгновенно настраивало на свой, неизъяснимый лад. Ах, да здорово те как!..
— Ольгина роща, — словно знакомя нас, назвал Алексей Петрович, голос его прозвучал несколько даже торжественно. — Старики рассказывают: учительница ее посадила. В тридцатых еще годах… Вот ведь как — толком ее никто уж и не помнит. А роща осталась, имя ее осталось. Я, когда, удается, заворачиваю сюда. Либо проездом, издали погляжу. — Куда-то неопределенно махнув рукой, он уточнил: — Прежде тут деревня была — в ней она и учительствовала. Последнюю-то избу при мне уж свезли. При мне эту бывшую деревню и распахали. А роща, говорю, — осталась.
В расстегнутом плаще, с непокрытой головой и упавшей на лоб черной прядью, Алексей Петрович шел, поглаживая стволы берез, словно они могли чувствовать его сдержанную ласку; сейчас он показался мне старше своих лет, — душевный опыт иных людей с метриками не совпадает.
Незаметно наплыли сумерки и сразу загустели, как только газик выкинул перед собой две полосы света. Алексей Петрович молчал, занятый своими мыслями, сигаретой и рулем: молчал и я, машинально следя за ускользающими из-под машины накатанными колеями и думая о том, как все-таки своеобычна жизнь. Один, выше поставленный над другими, начинает пыжиться, надуваться, начинает не говорить, а изрекать, не советовать, а учить и, окончательно убедившись в своей значительности, незаменимости, оказывается однажды… пустым местом. Кто таких не знал? Другой же, никогда не помышляя о славе, просто живет, как все, а то и понезаметней многих, просто делает свое дело и то, что сердце велит, и остается в благодарной человеческой памяти. Как, допустим, та же безвестная учительница Ольга… Какая она была — высокая, маленькая, веселая или грустная, одинокая или многодетная? Видела ли, как поднялись ее березы? Знает ли кто-нибудь из ее близких, что вот тут, в степном районе, в самом центре России, шумит ее, Ольгина роща?.. И почему-то ясно и немного тревожно — как на крутой горной тропе — становилось от этих дум, безответных вопросов.
