Нилочка молчала мгновение, потом, не спуская глаз с мамушки, вымолвила взволнованно и недоумевая:
— Ничего и я не понимаю… Отчего ты так рассердилась? Что же я такое сказала? Разве прежде не ты во всем мое желание исполняла? Ты всегда спрашивала, как я хочу. А теперь вдруг…
— Да ведь это в пустяках было: ехать ли кататься, шить ли розовое или какое платье, приставить или отставить какую новую барыньку в штат… А теперь о чем ты языком болтаешь? Всю свою жизнь махом сама решаешь!..
— Да, всю жизнь! Так ведь это важнее грибов и катанья…
Марьяна Игнатьевна хотела что-то сказать, даже крикнуть, но слова замерли на губах ее. Она опустила глаза, потупилась и, очевидно, собиралась с мыслями. Она была положительно поражена всем происшедшим.
Нилочка стала смотреть в окно и тоже глубоко задумалась. И вдруг она заговорила вслух, как бы не помня себя и не зная, что высказывает громко свою тайную мысль:
— Потому что там что-то деется… Там загорелось… И в голове горит… Да, везде, везде!.. Я вся горю!.. Страшно всего, страшно всех… А вот он пришел, будто стал около, а я будто за него спряталась… И из-за него никто вы мне не страшны!.. Он мой приказчик и — что прикажет, то я и сделаю. Чудно это, диковинно… Ничего, ничего нету… никого нету… никого не боюсь!.. Да и чего бояться?.. Ну, убьют!.. А быть живу, да без него, это… еще хуже смерти!..
— Как ты смеешь?! — хрипливо выговорила Щепина и разбудила девушку от какого-то очарованного бреда.
Нилочка снова вздрогнула, обернулась на свою мамку и испугалась… За шестнадцать с лишком лет она не видела у своей второй матери такого лица. Марьяна Игнатьевна была мертво бледна, губы ее дрожали. Она хотела что-то выговорить и не могла.
— Маяня! Маяия! — воскликнула девушка, вскочила и бросилась на шею к мамушке.
Но Марьяна Игнатьевна схватила обе худенькие ручки, ее обхватившие, и грубо стащила их со своих плеч. И Нилочка легко вскрикнула. Мамушка сделала ей больно.
И прежде чем девушка опомнилась, Марьяна Игнатьевна, быстро поднявшись с места, вышла из горницы. Она не владела собой, выдавала себя с головою благодаря тому, что забушевало в груди ее. Ей единственное было спасение — скрыться с глаз питомицы.
Нилочка не побежала за мамушкой, как бывало всегда с раннего ее детства. Когда ее Маяня сердилась за что, за какую проказу, шалость или каприз, Нилочка кидалась за ней, ловила ее за подол, хватала за руки и просила прощения, иногда со слезами, и отставала только тогда, когда добивалась примирения и ласки.
