— Да я же ведь Пашута. Бог с вами. Подумаешь, вы год не видали меня.
Но Авдотья в себя не могла прийти и стояла, вытаращив глаза.
Из Грузина еще очень недавно уехала горничная Прасковья, черноволосая, румяная, пригожая лицом, с гладко зачесанными назад волосами и с длинной косой, ходившая в ситцевых платьях, которых было у нее три. Одно пестрое будничное, другое темно-серое и третье розовое для праздников.
А теперь перед мамкой стояла барышня в шелковом голубом платье и в какой-то мантильи. Волосы были обрезаны и рассыпались правильными локонами кругом головы. В ушах блестели серьги, на руке сиял браслет… Это была не пригожая горничная, а красавица барышня, генеральская дочка или что-либо подобное… Даже букли и локоны ее, пахнущие душистой помадой, показались Авдотье много чернее, глаза ее много больше и быстрее, рост много выше, стройнее… Весь вид другой…
— Да что ж это? — выговорила, наконец, мамка и чуть не прибавила: — Наше место свято.
Но эта барышня уже давно повисла на шее Авдотьи и целовала ее…
Затем она расплакалась и молча потащила свою названную мать за руку через все комнаты.
Усадив Авдотью на диванчик, она стала перед ней на колени и выговорила:
— Прежде всего, Авдотья Лукьяновна, говорите: на горе или на радость вижу я вас. Хорошую весточку или дурную привезли вы.
— Не пойму я тебя, — отозвалась женщина.
— Неужели вы за мной, волочить меня в Грузино…
— Нет. Меня выписал Михаил Андреевич.
— Зачем?
— А вот… Вот все по порядку… Погоди. Дай себя оглядеть. Что ж это ты? Ведь ты совсем… Бог тебя знает… Тебя и признать нельзя. Барышня как есть…
Пашута улыбнулась, но не весело.
— Стало, хорошо живется. Любит тебя твоя… баронесса что ль… Одевает… Холит…
— Баронесса во мне души не чает. А я ее боготворю. На нее молиться можно. Она святая как есть..
— Ну-у?.. Что ты грешишь-то…
— Такой другой на свете нет, Авдотья Лукьяновна. Увидите, узнаете, сами тоже скажете.
— Зачем же ты обстрижена-то. Не в наказанье.
Пашута рассмеялась.
— Это в Грузине Настасья наша стрижет девушек ради посрамленья их. А баронесса меня остригла ради того, что ей так нравится и мне больше к лицу. Красивее, говорит. У меня целый шкаф платьев. Глядите. А вот комод. Полон белья… А вещей-то, вещей — все мое ведь. Все…
— Да разве это твое все…
— Это моя горница.
— Твоя?! Я чаяла — мы в ее горнице сидим? Эта? Твоя! И все это твое… Ну-у!..
Авдотья Лукьяновна развела руками.
Расспросив любимицу еще подробнее, женщина узнала, что баронесса, вероятно, действительно обожает свою горничную, потому что обращается с ней скорее, как с сестрой, нежели с прислугой. Она уже выучила Пашуту читать и писать по-русски, хотя русский язык ей и самой не родной. Но вместе с тем, та же самая Пашута уже очень изрядно выучилась говорить и на родном языке своей барышни.
