— Нужды не было! — тихо произнес Квашнин. — А будет нужда, зарежешь и украдешь. Это все одно и то же. Ты тут крадешь честь и этим убиваешь девушку. Может быть, она… с ума сойдет, зачахнет, умрет, а то с собой покончит… То же убийство…
— Она спать будет!.. — резко и грубовато выговорил Шумский. — Проснется и ничего знать не будет…
Квашнин закрыл лицо руками и выговорил:
— Ох, гадко!.. Ох, как гадко!.. Не дурачишь ли ты меня? Мне что-то и не верится. Уж очень богомерзко. Дурачишь, что ли?
Шумский молчал…
Квашнин сел снова и в комнате водворилась мертвая тишина.
— Что же тебе от меня нужно. Какого совета? — выговорил, наконец, Квашнин другим голосом, сухо и почти неприязненно.
— Да, собственно, ничего… Сказать хотел!.. А совет твой я вестимо исполнять не стану… Да это и не совет, сказать человеку не делай, мол, того, что решил сделать. Это, мол, погубление себя. Знаю! Потеря своего положения! Знаю. Дурной поступок. Знаю. Противозаконие. Знаю… Ну что ж, мне удавиться, что ли. Застрелиться. Так я лучше это после сделаю. Это всегда успеть можно.
— Женись! — вдруг воскликнул Квашнин. — Ведь она дворянка. Кто они такие, я не знаю. Ты фамилии их не сказываешь, но ты сказывал, она на придворных балах бывает… Семья, стало быть, из высшего круга! Так женись…
— Хотел…
— Ну, а теперь… Расхотел, что ль… Опомнись! Что ты!
— Она за меня не пойдет, — резко выговорил Шумский. — Отец не захочет отдать, да и сама она любит другого. Почти любит. Что? Молчишь? Видишь, иного исхода нет. Один исход.
— Преступленье законов. Хорош исход!
— Ваших…
— Каких это наших… Про тебя они, стало быть, не писаны. Или все писаны про других.
— Конечно, не про меня. Я их не признаю. Их вы сочинили. Вы люди-человеки, такие же, как и я. Это не Божеские законы.
— Как не Божеские. Что ты! Это заповеди: «Не укради! Не прелюбы сотвори!» Еще Моисеевы заповеди! — вскрикнул Квашнин.
— То-то Моисеевы! — спокойно отозвался Шумский.
— Господом Богом данные ему.
— Ладно!.. Меня при этом не было. А с чужих слов петь я не охотник.
— Что ты, Михаил Андреевич… Так ты бы уж свои заповеди или законы сочинил, новые…
— Я и сочинил! — усмехнулся Шумский. — Первая моя заповедь: Добродетель есть мать всех пороков. Закон писан умницей, для дураков. Faites ce que je dis, et ne faites pas ce que je fais.[18] Надо, братец мой, Петр Сергеевич, больше мыслями раскидывать, во всякой вещи до корня доходить, все глупое и негодное к черту отбрасывать. Надо жить на свой образец, а не так как тебе дурень какой сказывает… На свете одно верно: рождение, мучение и смерть… Остальное люди выдумали…
