Ева слегка потупилась, виновато улыбаясь, и глаза ее наполовину закрылись длинными ресницами. Она ответила так тихо, что Шумский не услыхал, а догадался, что она говорит роковое: «да».
— Стало быть я вам противен…
— Нет! — громко и несколько удивляясь, отозвалась она.
— Вам было гадко прикосновение моих губ к вашей руке.
— Не приятно… Я почти в первый раз в жизни, говорю вам, испытала это… И мне это не понравилось. Я очень брезглива. Я никогда никому не позволяю этого… Если бы я знала, то я предупредила бы вас…
Ева говорила так детски-наивно и просто, таким невинным голосом, что чувство досады и обиды поневоле тотчас улеглось в молодом человеке. Ему стало даже смешно. Он улыбнулся.
— Не ожидал я, что сегодня будет между нами такой… разговор, — вымолвил он, запнувшись.
— Такой глупый разговор, хотите вы сказать.
— Да.
— Правда. Но вы сами виноваты, г. Андреев. Надо знать людей, с которыми имеешь дело. Вы меня совсем не знаете.
— Мало… Мало знаю. Но, Боже мой, как дорого бы я дал, чтобы знать вас ближе, знать хорошо!.. — воскликнул Шумский с неподдельной страстью. — Какая пропасть между нами… Вы смотрите на меня с высоты вашей аристократической гордости, надменности… Я для вас не человек, а червяк… Хуже! Какой-то гад…
— Неправда, — тихо отозвалась Ева.
— А почему? — не слушая, продолжал Шумский. — Будь я богатый и знатный человек — вы бы отнеслись иначе. Если бы я сказал вам, что я вас безумно полюбил, вы бы не оскорбились, быть может, даже ответили бы взаимностью…
— Никогда! — спокойно, но твердо отозвалась Ева.
— Никогда?! Если б я был знатен, богат, блистал в вашем обществе, был бы гвардейцем, флигель-адъютантом, даже хоть любимцем государя…
— Никогда!.. — повторила Ева, улыбаясь.
— Потому что меня, каков я есть, вам нельзя полюбить?! — почти с отчаянием произнес Шумский.
— Нет. Вас можно!.. — Ева запнулась… — Вы можете легко понравиться…
— Но не вам?
— Нет, не мне… потому что… Бросим этот разговор.
— Потому что вы любите!.. Вы любите другого? Скажите…
Ева молчала.
— Скажите. Умоляю вас.
— Я никого не люблю. Я не могу любить. Не умею… Не знаю, что это за чувство… Но повторяю, прекратите этот разговор.
Шумский глубоко вздохнул, но ему стало легче. Слишком правдиво звучал голос Евы, для того чтобы сомневаться в искренности ее заявленья.
Наступило молчанье и длилось долго. Баронесса сидела, глубоко задумавшись. Шумский сел тоже и повидимому усердно занялся работой, но чувствуя, что руки его дрожат, что он только испортит портрет — оставил лицо и принялся машинально рисовать платье и кресла.
