Где-то далеко, за рекой, за Дунаем – Дунаем? Большая река – это же здесь Дунай?[13] – полыхало электрическое ультрамариновое зарево, возможно, то самое синее пламя, которым все должно в итоге сгореть; вот же дрянь, и до Восточной Европы уже добралась эта нелепая мода на отвратительный синий свет, – думала Ванна-Белл.
Синий свет действовал ей на нервы; в похмелье ей все действовало на нервы, а похмелье было почти всегда, но этот тяжелый холодный, поглощающий остальные цвета оттенок синего вообще никаких сил нет терпеть. Поймать бы того, кто его придумал, заглянуть в глаза, задать вопрос: «За что ты так ненавидишь людей?» – а потом внимательно слушать, что ответит. Что-то очень страшное о нас должен знать этот долбаный демиург. Может быть, после его объяснений наконец-то так сильно захочется умереть, что жить снова станет весело и легко.
Стояла на набережной, курила, разглядывала прохожих. Думала: мужики здесь какие-то некрасивые, не люблю этот тип. А бабы вполне ничего, особенно молодые – просто потому что они молодые. Тупые бессмысленные козы, но такие юные. И худые. Все моложе меня. Я сдохну, а они еще будут жить; это нечестно! Лучше бы наоборот. Надо взять себя в руки и похудеть, худоба – залог долголетия и легкой, мгновенной смерти. Чем больше жира, тем трудней будет умирать – лежи, терпи, пока смерть доберется до сердца через все эти слои.
Ванна-Белл невольно представила себя на месте смерти, пробивающейся к сердцу жертвы сквозь серое рыхлое сало, и едва сдержала рвотный позыв. Все-таки быть человеком не столько больно, сколько тошно. Молодым хорошо, пока ты молод, хотя бы от себя не тошнит.
Гриззи осторожно коснулся ее плеча: «Ты в порядке?»
Вот интересно, что такие как ты называют «порядком»? Если адово похмелье, то да, я прям очень окей, – мысленно огрызнулась Ванна-Белл, но вслух ничего не сказала, не с кем тут разговаривать, Гриззи – не человек, он – функция, просто охранник, такой специальный полезный никчемный дебил, приставленный к другой никчемной дебилке, чтобы не напилась раньше времени, чтобы смогла отработать сраные деньги, уже заплаченные одними ублюдками другим ублюдкам за невыносимое, страшное счастье услышать голоса ангелов, которые зачем-то иногда поют из меня. Разумная предосторожность, сама бы к себе охрану приставила, пусть бы всегда следили, чтобы не бухала и не жрала, но все равно противно и унизительно ходить под конвоем. И уж точно не о чем с ним говорить.
