– Чад, милый, ну мне же больно! Что я такого натворила?
– Во сколько точно? – заорал я.
– Сразу после девяти. В девять двадцать, по-моему.
– Говоришь, слышала, как я диктую?
– Да. Ты пугаешь меня! Случилось что-то ужасное?
– Заткнись! Ты звонила мне позавчера вечером в девять двадцать – так?
Глория закивала.
– Кто тебе ответил?
– Да она, наверное. Та… которую ты…
– Женщина?
– Да.
– Что она сказала?
– Я попросила тебя, она говорит: нет дома. А я слышала, как ты говоришь. Диктуешь какое-то деловое письмо. Мешать я не хотела, ну и повесила трубку.
Я отпустил ее. Мне стало так худо, что я испугался: грохнусь сейчас без сознания.
– Чад, милый!
– Заткни пасть! – гаркнул я.
Глория скользнула с тахты и помчалась к бару. Вот этого у нее не отнять – девушка знает, что делать в экстренных обстоятельствах. Виски, который она сунула мне в руку, свалил бы с копыт мула.
Я проглотил его точно воду. Если б она не забрала у меня бокал, я бы выронил его.
– Милый, ты меня пугаешь! Что такое? Почему у тебя такой вид?
Виски немножко привел меня в равновесие. Я взглянул на нее:
– Ты уверена – я диктовал?
– Конечно. Что-то насчет «Цемента Конвей».
– А пока я говорил, женщина ответила тебе, что меня нет?
– Да.
– Говорила она ясно? Ты хорошо ее слышала?
– Чуть-чуть нервно, голос пронзительный такой, а слышно хорошо было.
– Ладно. – Я поднялся. – Оставь меня в покое ненадолго. Мне требуется подумать.
Глория присела на тахту, не сводя с меня глаз: лицо у нее стало белым как мел, глаза испуганные.
Но думать я был не в состоянии. Меня трясло с головы до пят. Единственное, что мне пришло на ум, – слова Леггита, сказанные после бокса: «Когда парень слишком самоуверен, тут-то он и открыт для обманного финта. В полиции я вижу такое без конца. Совершает, например, кто-то убийство. Чего только не устраивает и не выдумывает, создавая прикрытие, лепит фальшивое алиби, создает видимость, будто убил кто-то другой. Ему уже воображается, будто он в полной безопасности, но куда там! Именно в тот момент, когда он меньше всего ожидает, – бац! – и его опрокидывают на спину. Только ждет его нечто похуже свернутой челюсти!»
Я медленно прошелся по комнате. Перепугался я до потери пульса.
– Чад, да что стряслось?
Я обернулся. Увидев мое лицо, Глория вскрикнула:
– Что я натворила. Чад?
Я подошел к ней:
– Идиотка! Шлюха! Что натворила? Ты на смерть меня обрекла! Вот что!
Я двинул кулаком в ее глупенькое, уставшее, тупое личико. Глория слетела с тахты на пол. Я даже не стал оглядываться, что с ней. Даже шляпу захватить не задержался. Я распахнул дверь и скатился с лестницы, будто преследуемый по пятам дьяволом.
