Месяцами я летала над Океаном, прижималась ладонями к замерзшей воде, здоровалась с поездом, несущимся по кругу к неведомой цели, отправлялась в город у железнодорожной станции — в комнату длинноного Кузнечика. Там я наблюдала, как он складывает из газеты самолетики и запускает в свободное падение с балкона. Годы зимы я провела с ним, я знала этого Кузнечика уже вечность. Правда, одно мне так и не удалось узнать.
— Как твое имя? — спрашивала я и заглядывала в его презрительные глаза.
Он гордо молчал, смотрел с балкона на сугробы и думал о мотыльках. Я дергала его за рукав и проявляла настойчивость:
— Паспорт у тебя есть?
Он стряхивал пылинки с рукава, а вместе с ними и мою руку.
— Ты знаешь, что глухой? — сердилась я, но мои слова для него были все равно что шум ветра.
В Город на Волге я возвращалась все реже. Учитель математики грозил мне поставить двойку в школьный аттестат, гомункулы шептались по ночам, обсуждая разные важные вопросы — почему, например, растут у людей волосы подмышками. На Волге открылся сезон навигации — и речные суда переговаривались друг с другом протяжными корабельными гудками. А я нашла в шкафу свою коричневую — медвежью — шубу, ту самую, в которой был бездонный карман. В кармане все еще лежали сокровища — трехрогая веточка, фантик от конфеты и спичечный коробок с богом внутри. Бога я вытащила и сжала в ладони.
Ночью, лежа на жаркой перине в Большой комнате и сжимая в ладони глаз динозавра, я смотрела на потолок — там качались в лунном свете причудливые тени деревьев. Мое тело покоилось относительно вещей в комнате, как тело мертвеца. Я забывала о вечном движении галактик, казалось, вселенная еще не родилась, и тот плотный сгусток энергии, из которого она возникнет, еще пребывал в состоянии абсолютного покоя. Но потом начинала пульсировать венка на правой руке — я ощущала это как легкое подергивание. Движение крови — мерными толчками по артериям, венам и капиллярам, по замкнутому кругу, — говорило мне, что я еще жива. Жизнь — движение, разрушающее порядок. И это тело, которое я считаю своим, — как гора, под которой зреет тектонический сдвиг. Еще пара секунд — гора разрушится, элементарные частицы утратят связь друг с другом, космос рассеется и исчезнет. А вдруг меня обманывают, вдруг жизнь другая, вдруг настоящую жизнь от меня загородили большим занавесом, на котором нарисовано все, что сейчас вокруг меня? Комната и пыльные вещи в ней, уснувшая «тридцатьчетверка» и шкаф, где висит шуба матери, до сих пор изливающая реликтовое излучение памяти на предметы этого мира; город с его широкими проспектами и дворами, в которые проваливаешься, как в колодцы; на дне их старики играют в домино, а мальчишки с палками носятся за голубями; трамваи с горбатыми спинами; шум воды в трубах; щербатый край чашки, из которой я пью молоко, — все это бутафорские штучки, которыми от меня заслоняют настоящую жизнь. Возможно, обманывают меня уже очень давно — с детства, нет, с самого рождения. С этой мыслью, страшной и прекрасной одновременно, я засыпала. Может быть, думала я, завтра все изменится.
