Каждый справлялся с маятой по-своему: сантехник Свищенко читал газеты, ища между строк лекарство от закравшейся в душу тревоги, а находил лишь матерные слова: хозрасчет,плюрализм, гласность; гомункулы отрывали руки моей старой кукле, той самой, с чернильными оспинами на лице, а потом вставляли на место; бабуля Мартуля каждую минуту куда-то спешила, что-то покупала по дешевке, кому-нибудь шила, готовила какую-то еду, что-то мыла, на кого-то ворчала; отец добывал андроповку, которая в магазинах стала стоить 9 рублей 10 копеек — говорили, что виноват во всем этом был меченый родимым пятном по лбу Горбыль.
Тот год был богат напастями. Беда не приходит одна. На нас — меня, бабулю и гомункулов — напали вши. Не одолели они только отца — все ему, беззаботному, было ни по чем, не одна беда не липла к нему.
Вши — это примета горя, говорила бабуля и выводила насекомых дихлофосом. Опрыскав нас из баллончика, она закупоривала наши головы платками и заставляла ходить в этих чалмах весь день и даже спать ночью. Под чалмами жутко чесалось и болело — вши совершали судорожные забеги, задыхаясь в ядовитых испарениях, а дихлофос разъедал царапины на коже. Царапали себя мы сами, ногтями гоняясь за жителями наших голов. Мы канючили, рыдали, умоляли снять с нас чалмы. Но бабуля была непреклонна. «Света, — взывала она к моей совести, — через неделю закончатся каникулы. Как ты пойдешь в школу, вся завшивленная?». Только утром она освободила наши мертвые волосы, свалявшиеся, как гнилое сено. Волосы пахли бытовой химией, а мы с гомункулами думали, что это воняют издохшие вши. После этого бабуля мыла наши настрадавшиеся головы и вычесывала мертвых насекомых.
После вшей разбилось зеркало в трельяже. Оно не само разбилось, трельяж передвигал отец и уронил. В Большой комнате весь пол был усыпан осколками, в которых отражались фрагменты мебели и люстры, до того неузнаваемые, словно из Страны чудес. Как будто злоумышленник несанкционированно проник в Зазеркалье и взорвал там все к чертовой бабушке.
— Ты живой, Лень? — прибежала на грохот с кухни бабуля Мартуля. А убедившись, что на отце ни царапины, напустилась на него: — Ты какого кляпа его трогал? Водку искал, зенки твои бесстыжие? Я за ним с семьдесят второго года в очереди стояла!
На оглушительный шум прибежала одна из соседок, и вместе с бабулей они стали кричать отцу, что его нужно прибить. Бабуля убедительно размахивала кухонным полотенцем, на плите у нее подгорали блины. Отец испуганно пятился к двери, давя подошвами зеркальное крошево. Разбитый трельяж выставили в коридор, и он стоял там еще долгие годы, даже после конца света он там все еще стоял.
