В тот вечер я сидела за диваном и слушала крики карликовых человечков — крики гораздо более злобные, чем всегда. Отец уехал вместе с матерью на скорой, хотя врачи и не хотели его брать. А бабуля плакала на кухне. Память о горячем теле матери мешала мне сесть на подоконник и уйти в другое измерение. Тогда я взяла вазу, подошла к «тридцатьчетверке» и изо всех сил вазой ударила ее. Ваза рассыпалась на осколки. «Я тебя ненавижу», — сообщила я «тридцатьчетверке», та испуганно съежилась и снова превратилась в тахту деда.
Прибежала из кухни бабуля Мартуля, увидела осколки и вздохнула.
— Зачем же ты вазу разбила? Мать ругаться будет.
— Я случайно, — ответила я и сразу же поняла, что иногда ложь — это единственный выход. Без лжи мне не выжить в этом мире.
Мне надоело ходить по асфальту и говорить с людьми, поэтому я целую неделю провела в своем измерении. Все, что мне было нужно, находилось здесь: белые камни, быстрая река и ветер. Колония Жуков с надкрыльями цвета речного ила ползла вдоль Океана. Жуки расправляли крылья и присоединялись ко мне — мы летели на границе стратосферы, под нами лежали облака, скалы и береговая линия Океана. Если я преодолею скорость света, я научусь путешествовать во времени. Жаль, у меня все еще нет звездолета, умеющего развивать такую скорость. Но я всегда буду мечтать о нем — эта мысль ласкала душу, когда я приземлялась, ложилась среди белых камней и смотрела на Жуков в небе. Жуки в моем измерении летали уже вечность и не уставали никогда.
Прошло много дней с тех пор, как мать увезли в больницу. Настал октябрь. Я сидела на стуле в детском саду и ждала, когда меня заберет бабуля Мартуля. Но она не пришла. Из детского сада меня забрала бабушка Мишки Кульпина. Она надела на меня куртку и шапку и повела к дому. Всю дорогу она говорила, что люди иногда надолго уезжают в командировки, но потом возвращаются. Я так и не поняла, какую мысль она хотела до меня донести.
Бабушка Мишки Кульпина почему-то привела меня в квартиру старой татарки и оставила там. Бабанька сидела за столом на кухне и перебирала горох под настольной лампой. В горохе завелись насекомые.
— Всему своя срок, — увидев меня, сказала старая татарка и вздохнула.
Тамара сняла с меня шапку и куртку, взяла за руку и отвела в комнату. Здесь тикали настенные часы и стояла детская кроватка моих сестер. Я подошла и заглянула в нее — карликовые человечки лежали там с открытыми глазами и сопели. Это меня очень удивило: оказывается, они могли и не кричать.
