— Расскажи мне про Север, — попросила я.
— Разве ты не знаешь про Север? Он за 67-й параллелью.
— Что чувствуют люди, когда живут возле Северного Ледовитого океана? И не встречаются ли там жуки с такими тусклыми надкрыльями, по цвету похожими на ил?
— Люди на Севере чувствуют тоску, — задумчиво ответил Денис. — А жуков не видел.
— А как избавиться от этой тоски?
— Иногда мне кажется, что избавиться от нее нельзя, даже если ты полвека проживешь на другом континента. Ты ведь уже заражен бациллой Севера.
— Я спасу тебя от бацилл, вот увидишь.
В глазах у Дениса вдруг промелькнул странный блеск, и он спросил:
— Помнишь, ты мне сказала, что знаешь, как я хотел на Таймыр уйти? Откуда ты об этом узнала?
Самое время было все ему рассказать, но я струсила и соврала:
— Во сне видела.
— И что еще в твоих снах было?
— Город в снегах. Тем вечная зима. Но что это за город — я так до сих пор и не пойму.
— Странные же сны тебе снятся, — усмехнулся Денис. — Ты случайно не дочь шамана?
— Нет, я дочь алкоголика.
За окном между тучами виднелся бледный бок луны. Дул ветер. Мы смотрели друг на друга. А в это самое время стая бородатых маклаудов вылезала из разлома в земной коре у театра на Дубровке, надевала на головы черные маски. Маклауды взяли в руки автоматы Калашникова и вошли в театр, где шло триста третье представление спектакля «Норд-Ост». Кто знает, что за существа были эти маклауды, — быть может, гоминиды с признаками шимпанзе, гориллы и человека, что спали шесть миллионов лет в глубоких слоях почвы? Луна все заглядывала в окно, ветер все раскачивал шпиль Останкинской башни, и мы все лежали с фонариком под одеялом и смотрели друг на друга. Пока не села батарейка и фонарик не погас.
В далеком городе Женеве начали строить Большой адронный коллайдер, чтобы поймать бозон Хигса, — ведь все верили, что именно бозон придает инертную массу элементарным частицам в этом измерении. А мы всем курсом вышли в институтский двор и сфотографировались между кустом бузины и памятником Герцену. А потом ушли из института навсегда. На кадре остался двор, желтые стены трехэтажного особняка, я в синей кофточке в цветочек. Теперь я имела право говорить всем, что я писатель, ведь так было написано у меня в дипломе. Но Денис брезгливо поморщился, когда услышал это соображение, и ответил:
— Ты можешь говорить кому угодно и что угодно, если, конечно, тебе не будет от этого стыдно.
Что это значило — стыдно? И тогда Денис объяснил мне: писатели вымерли миллион лет до нашей эры, а труп их литературы, никому не нужный, разлагался и вонял. Кто-то еще ставил трупу градусник и разжимал ему челюсти, чтоб вложить в рот аспирин. Похороните уже наконец, будьте человечны.
