— Может, оно и к лучшему, — добродушно произнес он. — Значит, еще поработаем?
Геннадий промолчал. Что он мог ответить? Иннокентий Павлович ничего определенного не сказал, но разговор повернул так, будто уже в курс дела вводил…
Потянувшись через стол, Соловьев ласково потрепал Геннадия по плечу.
— Не могу! Все знаю, все понимаю… Одного не пойму: зачем Билибин тебе голову морочит? Нет у него свободной должности, не может он тебя взять.
Юрчиков поднялся..
— Что решил? — полюбопытствовал Василий Васильевич.
— Не пропаду. Не только света, что в окошке!
— Ну разумеется, — засмеялся Василий Васильевич. — Парень ты способный, тебя в любом месте с радостью… Будешь устраиваться, позвони, такую характеристику дам — в рай и то примут.
Все трын-трава, и даже интересно, что дальше будет. Жаль! Иннокентий только что такого ежа в череп сунул — блеск! Теперь бы сидеть да рассчитывать!
— Жалеть не будешь? Погоди-погоди, — заторопился Василий Васильевич, увидев, что Юрчиков повернулся уходить. — Я же тебя с французом не познакомил. Давай за твой успех на новом месте!
Он открыл дверцы небольшого бара, встроенного в стол — скорее дань моде, чем необходимость, не так уж часто посещали институт гости, — достал бутылку с яркой этикеткой. Но Юрчиков был уже возле двери.
Нет, напрасно Геннадий сомневался в добром отношении Василия Васильевича. Все нравилось тому в молодом ученом: и ум пытливый, и способность работать сутки напролет, и скромность, а больше всего детская, иначе не назовешь, нерасчетливость в житейских делах. Василию Васильевичу казалось, что Гена Юрчиков этими качествами очень похож на него (здесь он был неоригинален: люди обычно считают самыми точными фотографиями те, где они лучше всего выглядят). И не было ничего удивительного, что он старался всеми силами и способами удержать Юрчикова при себе, как нет ничего удивительного в желании иных из любви удержать при себе детей до седых волос. Может, кто и скажет, что Василий Васильевич заботился скорее о своих интересах: Геннадий был отличным помощником. Может быть. Но это совсем не исключало того чувства, которое испытывал он к своему ученику даже тогда, когда сватал Юрчикова Олегу Ксенофонтовичу. Слишком уж соблазнительной показалась ситуация: и парню небывалая удача, и новые работники — значит, новые возможности для самого Соловьева… Он был уверен, что Геннадий останется. Без званий, без своих работ, без связей куда он пойдет? Начинать все с нуля? Здесь, по крайней мере, его знают и ценят, и он об этом знает, хотя и не ценит. Василий Васильевич даже был рад, что все так обернулось: жизнь даст урок молодцу, успокоится, блудный сын, поймет урок и не станет требовать слишком многого.
