В Дом культуры не хотелось ему ехать еще по одной причине. Там работала Люся — женщина миловидная, с ярко нарисованными «под Нефертити» глазами, но вместе с тем столь наивными, что у любого тотчас возникало сомнение в этой наивности, а у некоторых — желание разрешить свои сомнения. Василий Васильевич был в числе последних, и с некоторых пор его поездки в Дом культуры значительно участились. Люся оказалась действительно наивной. В первый же вечер он узнал, что все люди — хорошие, кроме тех, конечно, которых ругают в газетах и по телевизору, и что самое большое счастье — приносить пользу обществу. На другой день Василий Васильевич спросил:
— Ну, Люсенька, куда пойдем?
Она, не раздумывая ни минуты, ответила:
— В картинную галерею.
— Куда-куда? — поразился Соловьев.
— Я там уже тысячу лет не была, месяца два, — пояснила Люся.
И она тут же стала доказывать, что не ходить в сокровищницу русского искусства хотя бы раз в месяц — преступление.
К своему поклоннику Люся относилась с величайшим почтением, считая его Человеком с большой буквы: она видела, сколько сил и времени Василий Васильевич отдает людям. Судя по всему, она должна была всерьез принять их отношения; наверное, втайне не раз мечтала о будущем, в котором они вместе приносили бы пользу обществу и вместе хотя бы раз в месяц ходили в картинную галерею: молодая, красивая жена и уже не первой молодости, но элегантный, с седыми висками муж-ученый. Но ни разу ни единым словом она не обмолвилась о своей мечте. Девушка забавляла и умиляла Соловьева, но недолго: встречи их почти совсем прекратились. Однако он по-прежнему испытывал к ней самые добрые чувства. Встречая теперь Люсю в Доме культуры, Василий Васильевич ощущал неловкость, когда она ласково здоровалась с ним: в ее наивных подрисованных глазах он замечал немой, но настойчивый вопрос.
…Поездки на машине за рулем бодрили Соловьева лучше утренней гимнастики. Шоссе казалось ему символом жизни. Здесь все торопились, обгоняли друг друга, нетерпеливо сигналили и ругались, если какой-нибудь бедолага, задрав капот посреди дороги, лез в заглохший мотор, с трудом притормаживали у светофоров, чтобы рвануться вперед не на зеленый — на желтый свет, опередить других. Соловьев вел машину легко, уверенно, не рискуя слишком, но и не давая оттереть себя, пропуская вперед лишь самых оголтелых.
И часа не прошло, как Василий Васильевич уже входил в невысокое старинное здание в центре города, отделенное от шумных улиц стеной пыльных лип. Для Соловьева этот старинный особнячок был как дом родной, все знали его здесь, и он всех знал. Как бильярдный шар от борта к борту, двигался он по коридорам особняка от одного знакомого к другому, потом очень ловко проскочил, словно в лузу, в кабинет шефа мимо других посетителей, ожидавших приема.
