— Говорил. Как, мол, ты можешь эту нахальную бабу терпеть?
— Очень остроумно, — улыбнулась она. — Наверное, в своем Уральске ты был неотразим… Между прочим, приходил Иннокентий к Василию Васильевичу. Хочет тебя забрать…
— Давай не будем об этом, — попросил Юрчиков.
— Не имею права?
— Как-нибудь сами разберемся.
— Дурачок, — грустно произнесла Ирина. — Твоя судьба решается. Василий очень обеспокоен. Ты знаешь, как он к тебе относится.
Юрчиков промолчал. Он не знал, как к нему относится Василий Васильевич. Слишком много было исходных данных. Опекал, помогал, возился. Любимый ученик. А в результате…
— Думаешь, у Иннокентия будет лучше? — осторожно спросила Ирина.
Ничего он не думал. Лучше, хуже. Не те категории. Было бы настоящее дело. А если и у Билибина его не будет? Ребята говорят: Иннокентий играет честно. Три года Юрчиков был уверен, что и Соловьев играет честно.
— Вот так же и Василий когда-то метался, как ты.
Можно было бы обойтись и без семейных воспоминаний. Уж во всяком случае не мчаться из-за них ночью бог весть куда. Очень, очень интересно: Василий Васильевич метался… И они решали…
— Решили?
— Решили, — спокойно ответила она, не замечая или не желая замечать иронии в его голосе. — Я рано все поняла.
— Что все?
— Жизнь. Людей. Сильный командует. Знаешь, почему женщины любят знаменитых? Инстинкт. Неосознанная надежда на продолжение сильного рода.
— Было, — поморщился Геннадий. — Волки и овцы. Заранее извиняюсь, вы кто по этой системе будете?
Ирина лишь погладила ласково Геннадия по плечу, как бы молчаливо напомнив о его неотразимости в родном Уральске, упрямо продолжала:
— Есть степень таланта, правда? Способности, талантливость, гениальность. Перевернуть все вверх дном, осветить неведомое, повести всех за собой — это я понимаю.
— Хочешь сказать — я не гений?
— Нет, просто взвешиваю. На одной чаше — работа. Интересная, нужная, творческая, конечно. В итоге получишь степень, что-то там рассчитаешь, в лучшем случае… ну, не знаю… откроешь чего-нибудь. Если очень повезет. Это уже потолок. А на другой чаше — власть! — Она постаралась, чтобы голос прозвучал буднично. — О ней считается неприличным говорить, а почему, собственно? Это тоже творчество, только здесь ты проявляешь себя целиком, становишься словно бы в сто, в тысячу раз сильнее и умнее, потому что умножаешь свои усилия на усилия многих. Конечно, сам решай, но если бы я…
— Кто же тебе мешает? — пробормотал Юрчиков в смятении.
