— А ты помалкивай! — цыкнул на нее Николай. — Я на тебя еще заявление подам! Человек в петле висит, жена без памяти валяется, а она, вместо того чтобы помочь, сало норовит утащить. Хорошо, я очнулся вовремя, попросил не трогать, а то бы унесла.
Селиваниха плюнула и, охая, заковыляла к себе домой.
Калинушкин, присев у стола под яблоней, строчил протокол. Составлять протоколы он не любил не только потому, что вообще не уважал писанину, но главным образом потому, что протокол фиксировал очередное происшествие на его участке, которое он не сумел предупредить, а в последнее время только и разговору было о предупреждении нарушений. На этот раз Калинушкин писал протокол с чувством; другой рукой он держался за бок: падая с ящика, больно ушибся, мог, пожалуй, и ребро сломать.
— Прочитай и подпиши, — подозвал он Фетисова, когда закончил свою работу.
Николай долго, водя пальцем по строчкам, читал бумагу, но подписывать ее наотрез отказался.
— Что ж я, себе враг — такую клевету подписывать? — укоризненно сказал он.
— Все равно пятнадцать суток отсидишь! — ответил Калинушкин, погрозив Николаю пальцем.
Он пометил: «От подписи нарушитель отказался» — и не прощаясь пошел к калитке. Фетисов рванулся за ним.
— Иваныч! Погоди! Что я тебе скажу-то! — кричал он, лихорадочно соображая, как бы умилостивить участкового. — Иваныч! — уже радостно завопил он, найдя наконец то, что было ему нужно. — Насчет цветов ты вчера спрашивал. Так порядок! Узнал!
Участковый обернулся.
— Кто? — выдохнул он.
— Это я тебе завтра скажу! — таинственно произнес Фетисов. — Есть слушок. Подтвердится — тогда, значит, все!
Лейтенант с сомнением поглядел на багровую физиономию нарушителя.
— Врешь? — небрежно спросил он.
— Ну, вру так вру, — уже совсем спокойно ответил Николай, который в долголетнем общении с заказчиками стал знатоком тончайших движений человеческой души, когда эта душа пытается за равнодушной небрежностью скрыть свою кровную заинтересованность.
— Так. Завтра. Ладно, посмотрим. А если опять врешь — гляди!
И Калинушкин, опять погрозив Николаю не то пальцем, не то кулаком, вышел со двора, сердито хлопнув калиткой.
— У-у, милиция! — перевел дух Николай. — Носит тут тебя нелегкая. Что я ему завтра-то скажу? А-а, придумаю…
И Фетисов, порядком уставший от всех волнений, которые выпали на его долю за последние полчаса, заспешил домой.
— Клаш! — крикнул он весело. — Клашка, любочка моя, сбегай за бутылкой, а?
