Калинушкин рванулся из Колькиных объятий молча, не вскрикнув, как подобает человеку, привыкшему по службе к неожиданностям и опасностям, но рванулся с такой силой, что полетел вместе с ящиком на пол и только здесь позволил себе охнуть. В ту же секунду рухнул на пол и Николай. Калинушкин сразу вскочил, размеренным шагом направился прямо к окошку, уткнулся в него, и Фетисов, приоткрыв один глаз, увидел, что участковый пытается вылезти из окна, через которое могла проскочить, пожалуй, лишь кошка. Потом лейтенант повернулся, таким же размеренным шагом направился к двери; тут его сильно качнуло, и он уткнулся в стенку. Лишь третья попытка получилась удачной.
Фетисов живо поднялся с пола, скинул с себя проклятую петлю; охотнее всего он сейчас рванул бы куда-нибудь подальше, но этого никак нельзя было сделать. И, страдальчески охая, прикрыв шею руками и перекосив физиономию, он поплелся на крыльцо.
Калинушкин сидел на ступеньках, тупо глядя перед собой, и курил, держа сигарету в прыгающих пальцах. Клавдия в беспамятстве лежала на скамейке. У забора, грязная и растрепанная, стояла Селиваниха, грозила кулаками и поносила Фетисова страшными словами..
Участковый, хмуро глянув на Николая, отшвырнул сигарету.
— Не уходи, сейчас протокол будем составлять.
— Протокол! — трагически произнес Николай. — Тебе бы только протоколы составлять. Тут смерть моя была, в глаза мне глядела, а ты — протокол! Валяй, составляй! Для чего ж ты мне жизнь-то спас? Чтобы, значит, протокол написать? Ну, погорячился я, Клашка вон довела. Разве от хорошей жизни полезешь в петлю?
— Хватит, Фетисов! — крикнул Калинушкин, вставая со ступенек. — Ты мне дурочку не строй!
Он подскочил к Николаю, развел его руки, с брезгливостью глянул на шею. Потом перевел взгляд ниже и ткнул пальцем в пиджак.
— Это что?
Николай покосился на палец участкового. Под пальцем поперек груди уходила под мышки коричневая полоса — след просмоленной веревки.
— Так что? — удивился Фетисов. — Что я такого сделал? Выходит, лучше, если бы я голову в петлю сунул? И так жути натерпелся — ноги не держат. Это я со страху, Иваныч, петлю-то пониже сдвинул, а когда — и не помню, без памяти, значит, был…
— Ой, Коленька, живо-о-ой!
Клавдия, очнувшись, всхлипывая, повисла на мужниной шее.
— Живой, живой, — похлопал ее по спине Фетисов. — Не заводи больше. Знаешь небось, какой я бешеный, видишь, что получилось.
— Арестуйте его, товарищ участковый! Вот он что со мной сделал! — закричала от забора Селиваниха, яростно встряхивая оторванным рукавом платья.
