Со второго курса университета Билибин вылетел с грохотом. Летел — думал, костей не соберет. За публичное восхваление идеалистической науки кибернетики, а вернее — за недостойное студента поведение. Правильная оказалась формулировочка, точная, поскольку он ректора старым ослом обозвал. Ректору тогда едва за сорок перевалило, он обиделся вдвойне.
Но публичного восхваления кибернетики не было. Иннокентий эти гнилые теории только перед Васькой Соловьевым развивал. Ну да ладно, тогда на многих затмение нашло. Не то его поразило, что друг, можно сказать, с детства ректору доложил, а то, что именно Васька, которого он с детства же на своих плечах тащил.
Соловьев долго казался не то робким, не то сонным. Поздно сформировался, что ли? Как Илья Муромец: сидел сиднем тридцать три года, а потом силу в себе почувствовал необычайную. Васька силу накопил тоже приличную, судя по тому, с какой энергией он теперь действовал. Его мать была женщиной хотя и малообразованной, но на редкость дальновидной. Обогнав свое время на много лет, она следила за воспитанием учительского сына Кешки Билибина с гораздо большим рвением, чем за воспитанием собственного. Стоило, например, Кешке показаться во дворе в новом пальто, перешитом из старого отцовского пиджака, можно было не сомневаться, что в тот же вечер Соловьев-старший лишится своего пиджака. Стоило Кешке выйти в коридор с древней дедовской балалайкой — на другой день Васька появлялся там же, бренча на облезлой, замызганной до черноты мандолине; вместе они составляли ужасный оркестр. Если Билибин записывался в какой-нибудь школьный кружок, все знали: завтра в тот же кружок с тоской в глазах приплетется Соловьев. Лупили его дома не за плохие отметки вообще — Васька, кстати, учился прилично, — а лишь в тех случаях, когда одновременно за стенкой Кешка похвалялся отметкой хорошей.
По всем законам Васька должен был возненавидеть Кешку, но он довольно быстро познал эти законы, а следовательно, из их жертвы стал их властелином. Сообразил все-таки: с Билибиным нужно дружить и направлять события в желательную сторону. Иннокентий был парень добрый, ради дружбы честно подыгрывал Ваське в его отношениях с родителями, заранее получая информацию о том, что нужно Соловьеву-младшему, а что, наоборот, нежелательно.
Однажды они поднялись на высокий обрыв за городом, смотрели на Ярцевск, как некогда Герцен с Огаревым на Москву с Воробьевых гор. И так же размышляли о неведомом будущем и даже, следуя прекрасному примеру, решили поклясться в вечной дружбе. Правда, клятва у них не получилась, потому что Иннокентий, уже тогда склонный к научному анализу, потребовал уточнить формулировку.
