— Ну как тебе наш комиссар? — спросил Краснов у Акимова.
— Боевой комиссар! — одобрил тот. — Нет, Таня, честное слово! — добавил он, сдерживая улыбку.
Бурынькина отмахнулась:
— Вы все подшучиваете!
— Все-таки надо было брать эти грамоты сразу, — сказал Краснов. — Мало ли что будет осенью… Может, бланки кончатся.
Зазвонил телефон.
— Штаб слушает, — вымолвил Краснов негромко. — Стороженко? Евгений! Скажи ему, что он на бюро обкома будет объясняться. Тебе ясно? Кто перехватил?! Ты не паникуй… Возьми договоры. Договоры в Мушкине? Узнай все толком. Ну, давай, справимся.
Краснов стукнул трубкой и с легкой досадой произнес, что весть очень неприятная.
— Нет худа без добра, — заметил Козаченко. — Теперь кто-то поедет в Мушкино. Заодно и цепи забросит.
Бурынькина всплеснула руками:
— Дьявол ты, Козаченко! Совсем стыд потерял на своем снабжении. Ты еще подстрой нам неприятности, чтобы они тебе на руку выходили…
— Танюша! — с ласковой укоризной сказал Козаченко — Моя служба тонкая и деликатная. Ты еще не осознала ее политического значения.
— Как? — удивилась она.
— А так… Молодые энтузиасты с песнями строят в короткие месяцы летних каникул. Они не хотят жить в долг у общества, они отдают ему жар своих сердец.
Козаченко серьезно глядел своими наглыми твердыми глазами и говорил басистым приятным голосом, зная по опыту, что его всегда выслушивают до конца.
— Без цемента, кирпича, леса, сухой штукатурки, гвоздей, бетономешалок, лопат, топоров, палаток, сапог и службы снабжения угаснут песни энтузиастов, — продолжал он. — Воспитательная сторона третьего трудового семестра потеряет смысл. Вот как, Танюша, обстоят дела с моей службой.
— Демагог! — укорила Бурынькина. — У людей беда, а ты языком мелешь. Вот поехал бы в Мушкино и проявил там свои деловые способности.
— Не суетитесь, — заявил Краснов. — В Мушкино поедет Акимов.
* * *
Он собрался лететь первым утренним рейсом и хотел лечь пораньше, чтобы выспаться. Через открытое окно долетала из ресторана тяжелая быстрая музыка. Она дразнила Акимова, заставляла думать о праздной жизни, женщинах. Он уложил в саквояж полотенце, смену белья, фонарик. Потом побрился, вытер лицо одеколоном, спрятал бритву. Спать не хотелось, но он лег, испытывая какое-то смятение от ночной музыки.
Когда в дверь постучали, Акимов обрадовался.
Вошел Краснов.
— Спишь? — спросил он, вглядываясь в темноту.
Роберт стоял в освещенном проеме.
Акимов включил настольную лампу.
Краснов закрыл дверь, повернул ключ. В левой руке он держал кулек из газеты.
