— Что ж, знаю Цареву как выносливую девушку с решительным характером. Готов принять ее в свой батальон…
Я поспешно сморгнула слезы, выступившие от волнения. Бойцу не положено раскисать.
Поиски подходящей формы и некоторые другие дела немножко задержали меня. Когда же я на училищной автомашине догнала курсантов и прибыла в Красное Село, где размещался наш штаб, моему появлению, прямо скажу, не очень обрадовались. Комбат, похоже, раскаивался, что согласился принять меня в батальон.
— Как же все-таки тебя отпустили отец и мать? — спросил он хмуро.
Я, понятное дело, ничего не сказала в ответ. Шорин сам обо всем догадывался. Никто никуда меня не отпускал.
— Понимаешь ли ты, куда лезешь? Ясно ли тебе, что происходит? — Он кивнул головой в сторону дороги, по которой двигался нескончаемый поток людей. Скрипели колеса телег, нагруженных домашним скарбом. Ревели некормленые буренки. На лицах беженцев были усталость и растерянность. Они понуро брели под дождем.
Все выглядело так уныло! У меня запершило в горле. Я боялась разреветься и держалась, как могла.
Между тем командир молча стоял у окна, постукивая пальцами по стеклу и ожидая, видимо, когда я раскисну и попрошусь отправить меня к маме. Он был зорким человеком. Он видел, что во мне идет внутренняя борьба, лихорадочно взвешиваются все «за» и «против». Однако я выстояла. Перед моими глазами на какое-то мгновение снова возникла картина курсантской клятвы. Все стало на свое место. Майор повернулся ко мне.
— Ладно, Царева, беру. Но если пустишь слезу…
После маленькой паузы, он скороговоркой распорядился:
— Отправляйтесь в санчасть в распоряжение Найвельта.
Мне не надо было объяснять, кто такой Найвельт. Этого человека я отлично знала. Именно у старшего военфельдшера Найвельта довелось мне год назад учиться на курсах сандружинниц.
Не медля ни минуты я побежала в санчасть.
Абрам Давыдович встретил меня как старую знакомую. Он ничуть не удивился моему появлению.
— Вот что, Царева, — сказал он, — идите в роты и проверьте обеспеченность личного состава индивидуальными пакетами.
Так я получила свое первое фронтовое задание.
Прямоугольники курсантских рот построены по тревоге на плацу Красносельского лагеря. Перед ними стоит майор Шорин. Он прям, подтянут, как всегда. Ладно пригнанная гимнастерка с зелеными петлицами и красивыми нарукавными шевронами туго опоясана ремнем. Зеленая фуражка надета лихо, по-кавалерийски. Тем не менее, мы видим, что командир чем-то взволнован. Не ожидая окончания рапортов, он обращается ко всем курсантам с речью, которая звучит как приказ.
