Едва взглянешь на нее, так сразу почувствуешь, что она в этом доме сила и власть.
Ей пятьдесят пять лет, детей она больше не рожает, но по-прежнему стройна и крепка. В ее синих, чуть поблекших глазах мерцает огонек все еще не утоленной страсти. Густые тени вокруг красивого чувственного рта вызывают у стареющих мужчин желание обзавестись ребятами на склоне лет. У нее широкие бедра и небольшой, но благословенный живот — чрево, которое с ненасытной яростью исторгало из себя одного за другим детенышей, без устали одаряя ими «дом».
Историю ее жизни знают здесь, в городе, многие.
Сирота, воспитанная с детства у достопочтенного деда, она предназначалась им в невесты любимому, единственному сыну. Но вышло по-иному. Дедушкин любимчик женился не на своей племяннице, — и ее отдали другому.
Дедушкин первенец, белокурый неженка, запал ей, видно, в сердце. И поныне, увидев издали белокурого мужчину, она все еще безотчетно вздрагивает. Именно поэтому она развелась с первым мужем. Именно поэтому она сразу же после второго замужества стала подавлять частыми родами свои мечты о белокуром суженом. Принесла одного ребенка — не помогло, родила еще двух, трех — снова не помогло.
В этом доме она рожала четырнадцать раз — четырнадцать раз пыталась родовыми муками преодолеть свою греховную тоску.
Ее первые восемь детей — немощные праведнички, святые, бестелесные ангелочки, бескровные, безжизненные недоноски. Ни один из них не прожил даже несколько месяцев, все они перебрались в мир иной, словно горько сетуя на земную жизнь.
В ту пору она стала болезненно-суеверной и исступленно набожной. Гадала у цыганок, щедро раздавала милостыню, окружила себя бедными родственниками, которых содержала на свой счет. Поехала к цадику-чудотворцу (ее муж чудотворцев не признавал; не одобрил он и ее неожиданного припадка благочестия: это не чистая, бескорыстная вера, а животный страх, что бог отнимает детей; осуждал и ее филантропические порывы: все это-де только от сердечной жалости, а если кто творит добро, повинуясь одним лишь зовам сердца… и т. д. и т. д.).
Цадик, к которому она поехала, бледный и немощный, преждевременно поседевший, и по виду вовсе не чудотворец, — всю жизнь язвил и потешался над чудесами. Теперь же, лежа, больной, в постели, пожалуй, сам нуждался в чуде спасения. К себе он никого не допускал, но ее все же принял, — очевидно, из-за ценного подарка, который она привезла.
Цадик ей объявил:
— У тебя будет пятеро детей…
