Мне хорошо. Вино привело меня в состояние покоя и сонливости, и я чувствую себя словно под колпаком, в вакууме, который защищает и делает нечувствительным ко всему вокруг: сейчас я, пожалуй, отважился бы на любую дерзость, не опасаясь возмездия. Уже совсем стемнело, а я как идиот все сижу один на песке, в довершение всего кончилось виски. Я возвращаюсь в бар. Бар «Кавама» — лучший на Варадеро. Все здесь спокойно и сдержанно и ничуть не похоже на пышную претенциозность, какая бывает в других заведениях такого типа. Лучше всего пить в этом баре зимними вечерами, когда сезон уже кончился, когда слышно, как стонут сосны на пляже и тонко посвистывает ветер, просачиваясь в щели окон, выходящих на террасу. В такое время в баре бывает пусто. А сейчас с темного пляжа видны светящиеся в ночи окна «Кавамы». Искусно обтесанные каменные арки дышат счастливой уверенностью класса, не сомневающегося в прочности своего положения. В этом баре все пахнет деньгами.
Я иду. Ботинки тонут в песке. Да еще этот бокал. Я швыряю его в море. Все, как обычно, сейчас в «Каваме»: Иони, Анита, Франсиско Хавьер, Тина, Маргарита и остальные. Они смеются механически, животным, гулким смехом, и назначение этого смеха — доставлять удовольствие, а не выражать его. Смеяться следует осмотрительно, именно так, как требует хороший тон. Если человек смеется визгливо, почти наверняка он карьерист. Ляжки у Аниты — настоящее произведение искусства (красивая линия — основа изящества); чистая кожа и упругие мышцы, колени круглые и гладкие, икры в меру полные, а щиколотки гонкие. Загорелые ноги, покрытые коротким светлым пушком, контрастируют с белизной шортов и белокурыми волосами, прямыми, тщательно причесанными и аккуратно лежащими на ярко-красной кофточке. Ибо в чистых тонах — элегантность «Кавамы». Пестрота вносит фольклорную потку, напоминает, откуда человек родом, а яркие цвета, густые, определенные, говорят о наличии счета в банке или о месте предстоящего отдыха; такие цвета преобладают в «Каваме».
В баре, наверно, будет и Ана де ла Гуардиа, признанная королевой красоты на карнавале Яхт-клуба в 1920 году; теперь она бесформенная толстуха, без стеснения выставляющая на этом рынке плоти свой золотистый плод: «Вот, сеньоры, Ана Мендоса де ла Гуардиа, восемнадцати лет, воспитанная в гаванском колледже «Мериси» и бостонском колледже «Сердца господня», член Билтмор- и Яхт-клуба; объем груди — тридцать четыре дюйма, талия — двадцать три, в бедрах — тридцать пять, глаза и волосы блестящие, чему причиной умеренная диета и непременно апельсиновый сок на завтрак. И конечно, белки в достаточном количестве. Подходите, сеньоры, налетайте, берите. В приданое — пай в делах нотариальной конторы с великолепной клиентурой и четыре жилых дома на Ведадо. Кто больше?» Возможно ли, что эта женщина некогда была так же привлекательна, как ее дочь? И если это было, то отчего же теперь она не такая? Ох уж этот климат: пятнадцать лет цветения, а потом вялость, подкожный слой жира и неуклюжие движения. Долой жару! Да здравствует «Элизабет Арден» и «Элен Рубинштейн»! Да здравствуют кремы из гормонов, масла для купания, шампуни и парафиновые ванны, удаляющие с кожи волосы! Разве этого недостаточно, чтобы остановить время? Почему это топкое ювелирное изделие — ноги Аниты — должны исчезнуть? Почему бы не задержать время — не преградить дорогу смерти? Да, знаю, я слишком много выпил.
