– Не соглашусь никогда, Николай, я с тобой, – Павел Петрович скептически улыбнулся, – вон Евангелие порвано – и это всё оттуда…
– Да будет тебе, Павлин.
– Э, от этого, от этого! Всё от этого, и учительница к ним в дом неспроста зачастила – греховные чувства ею владеют, помяни моё слово, опутает паутиной своей душу Филарета! Небось шаманы и наслали на неё страсть к русскому священнику!
Когда, будучи уже взрослой, Юлия прочитает «Попрыгунью», её воображение достроит смутный чертёж памяти, поместив учительницу Кушникову в центральный круг, отведённый для главной героини, перекликающейся даже звучанием фамилии со своим прототипом, – так часто случается с невыдуманными историями, в которых просматривается подспудный замысел. Замысел этот ускользает от обычного осознания и оставляет своё авторство неведомому. Отец станет доктором Дымовым, а золотистое мельканье его очков и мягкий прищур близоруких глаз покажутся тихим, домашним откликом на растиражированные снимки известного писателя. Только в сюжете произойдёт ироничная замена: хорошенькая попрыгунья превратится в щуплую старую деву и выберет не романтичного художника, а молчаливого и кроткого труженика, отца… Юлия однажды услышит страстный её шёпот и тяжкий его ответ: «Не могу, Ляля, дети! И сан… сан…»
– Отдайте его мне! – крикнет матери Юлии одержимая тёмной страстью учительница Кушникова. – Отдай-а-айте!
И зарыдает, упав между креслом и диваном, кусая артритные пальцы, забьётся на полу, как неровное пламя свечи, и внезапно погаснет, точно выплеснув себя полностью.
– Да, да, – скажет, опираясь на угол стола, чтобы сохранить равновесие, побледневшая мать, – отдам, конечно, конечно, отдам…
В этой безысходной страсти блёклой старой девы к отягощённому восемью детьми скромному приходскому батюшке таилось что-то невыносимо мучительное для сторонней души, может быть, потому, что вырвавшееся пламя способно было прожечь дыру в замкнутых стенах обыденности, на короткое время выхватив из тьмы непроявленности и соединив, как ртуть, зябко подрагивающие персонажи, но не могло спалить серую обыденность дотла. Безбровая бестужевка, приехавшая учительствовать в Енисейскую губернию и одиноко гулявшая с рыже-белой крохотной собачкой, только подпалила священническую семью, которая, вздрогнув, испуганно замерла под покровом старой чёрной рясы. Обугленный подол жалко волочился по огромному селу, поднимая пыль недобрых пересудов…
Увидела учительница красивого высокого диакона в красноярском Рождественском соборе, при свете множества свечей, которые, всколыхнув его тёмно-синий взор, зажгли и её сердце. А через полгода он был рукоположён в священники и, по собственному же прошению, получил приход в большом селе, бывшем когда-то крепким казацким форпостом на южносибирских границах, а позже местом поселения для всяческого пришлого люда, главным образом крестьян-переселенцев и ссыльных, как политических, то есть тех, кто боролся против царя, так и просто уголовных. Много было в селе и военных, попавших под суд офицеров и солдат, отправленных в Сибирь за дурное поведение в полку.
