— Из-за этого барьера в памяти я не могу толком вспомнить маму. Какой она была, как выглядела, что мне говорила. Отец мне тоже о ней почти ничего не рассказывает.
Мне известны о матери Мариэ Акигавы лишь мельчайшие подробности того, как Мэнсики переспал с ней в последний раз. Он же сам рассказывал мне о том страстном соитии на диване в у него в кабинете, которое, вероятно, и привело к зачатию Мариэ. Но об этом, разумеется, девочке не сообщишь.
— Но ты хоть что-то о ней помнишь? Ведь до шести лет вы прожили вместе.
— Только запах.
— Запах маминого тела?
— Нет, не тела — дождя.
— Запах дождя?
— Тогда шел дождь. До того сильный, что было слышно, как капли бьют по земле. А мама шла по улице, не раскрывая зонтика. Я тоже шла под дождем, держа ее за руку. Кажется, было лето.
— То был, значит, летний ливень?
— Скорее всего. И стоял такой запах, когда первые крупные капли дождя лупят по раскаленному солнцем асфальту. Вот его я и запомнила. Место было чем-то вроде смотровой площадки на горе, и мама пела песню.
— Какую?
— Мелодия вылетела у меня из головы, а слова… слова я помню. «На той стороне реки лежит луг. Там все залито ярким солнцем, а здесь беспросветный нудный дождь». Что-то вроде. Вам доводилось ее слышать, сэнсэй?
Такой песни я не припоминал.
— По-моему, нет.
Мариэ Акигава слегка пожала плечами:
— Я спрашивала у разных людей, но эту песню не слышал никто. Интересно, почему? Может, я ее сама придумала?
— Или же мама прямо там сочинила ее. Для тебя.
Мариэ подняла на меня глаза и улыбнулась.
— Такое мне даже в голову не приходило. Но если это правда, до чего же это прекрасно.
И тут я впервые увидел, как она улыбается. Та улыбка была будто яркий луч, что прорвался сквозь толщу туч и осветил какой-то особый клочок земли.
Я спросил у Мариэ:
— Если туда вернуться, ты сможешь узнать это место? Смотровую площадку на горе?
— Пожалуй, да, — ответила Мариэ. — Не уверена, но, пожалуй, вспомню.
— Прекрасно, что ты хранишь в себе ту сцену, — сказал я.
Мариэ просто кивнула.
Затем какое-то время мы вместе наслаждались птичьим щебетом. За окном высилось безоблачное осеннее небо. Мы думали каждый о своем.
— Вон та картина, что стоит лицом к стене, — это что? — первой нарушила молчание Мариэ.
Девочка показывала на тот портрет, что написал — вернее, попытался, «Мужчина с белым “субару форестером”». Чтобы не смотреть на этот холст, я прислонил его к стене да так и оставил.
— Начатая картина. Собирался нарисовать одного человека. Но отложил на потом.
