— А имена зачем?
— Так водится. Мы же теперь не просто медвежонок и слоненок. Тебя, кстати, как звать?
— Пуа, а по-русски Ваня.
— Ну, а я — Мишук. Нам же надо исчезнуть, скрыться под другими именами, чтоб везде нам и все удавалось. Только, чур, никаких братцев. Итак оскомину набили. Что ни сказка, то братец Лис или братец Кролик. Давай, по-нашему, по-сибирски назовемся?
— Разве есть сибирский язык?
— Нет. Язык-то русский, но мы кое-какие слова ловчее говорим. Допустим, везде говорят: парень, паренек, парнишечка. А у нас коротко: па′ря. Давай, я буду па′ря Михей, а ты — па′ря… Какое же тебе имя-то дать?
— Ваней.
— А что? Складно. Паря Михей и паря Ваней. Давай быстренько поклянемся, а то смотри: скоро ночь на дворе. Повторяй: «Никогда нигде не стану я реветь, даже если я не замечательный медведь…»
— Уж это точно!
— Что точно?
— Что я не замечательный и не медведь.
— Ты давай повторяй, паря Ваней.
— Хорошо, паря Михей.
— «Буду петь, плясать и веселиться, чтоб на этом месте провалиться. Быть надежным другом обещаю и на этом клятву я кончаю». А теперь бежим, паря Ваней, к стогу. Завтра посошки вырежим, холщевые котомки смастерим, балалайки на плечо и — с богом!
Девочки и мальчики, проводив зверей в рощу, возвращались теперь по домам, понурые, мрачные, молчаливые.
— Ох, и достанется мне! — Сашка Деревяшкин глаза зажмурил и головой потряс, представив, как ему достанется. — В магазин не сходил, сестренку из садика не взял, пол не вымыл! Ой-о ой! Горе мне! — Он вырвал из макушки несколько волосков, чтобы привыкать к боли постепенно — что дома будет больно, он не сомневался.
— Вовка! Снимай ремень, — обратился он к Вове Митрину. — И пару раз мне врежь. Уж привыкать так привыкать.
Вова Митрин быстренько снял ремень, и, надо сказать, сделал это с удовольствием: характер у него был мягкий, робкий, расплывчатый, и все-таки он завидовал, что верховодит среди ребят Сашка Деревяшкин. «Сейчас узнает, как выделяться!» — подумал Вова Митрин и взмахнул ремнем.
— Да сильней ты! Гладишь, а не бьешь! — крикнул Сашка. — У отца рука тяжелая. Разве он так будет? Бей, не жалей, Вовка!
Вовка Митрин из всех сил стегнул. И раз, и другой, и третий, и четвертый.
— Стой, стой! Ты чего разошелся! Я два раза просил. Давай сюда ремень! Поворачивайся. Остальное тебе верну: мне чужих не надо.
— Нет, я решительно против. — Вова Митрин отдышался, гордо выпрямился. — Меня никогда не наказывают ремнем.
— А что? Прямо ладонью?
