У Дона Великого | страница 43
Войск у него было уже немало. Примчались тумены степняков с Байкала и Керулена, из Крыма и Причерноморья, с волжских и заволжских степей. В этих краях оседлых было мало, а кочевые джигиты, почуяв добычу, явились по первому же зову. Пришло много и наемников, жадных до наживы. Это радовало Мамая. Степь велика, и к нему придет еще немало туменов.
Но Мамай имел большой опыт и хорошо понимал: все эти люди — бесшабашно-храбрые, но беспокойные и буйные ватаги, своевольные в желаниях. Их надо было подчинить своей воле, влить в них боевую стойкость, сковать воедино жестокой дисциплиной, беспрекословным подчинением военачальникам. Без этого будет лишь большая, многотысячная вооруженная толпа, своенравная и даже опасная. Чего таить: при ханских междоусобицах дух покорности и повиновения сильно пошатнулся у золотоордынских воинов. Его надобно укрепить. Мамай уже приказал военачальникам строго соблюдать обычай, введенный еще при Чингисхане: ежели в бою струсит или изменит один воин, казнить весь десяток, а побежит перед врагом один десяток — предавать казни всю сотню вместе с джагуном. Сила войск — в жестокости военачальников, в слепой покорности воинов…
По пути Мамай заехал в особое стойбище: там в военных играх и учебных сражениях подготавливались будущие предводители войск — десятники, сотники, тысячники и темники. Необходимо было заменить многих военачальников, погибших в вожской битве.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Крыши зданий, пологие скаты башен Кремля, деревянные настилы его широких стен, оконные и дверные карнизы-козырьки, даже деревья и частоколы изгородей — все накинуло на себя пушистые снежные чепчики. И только маковки куполов соборов и церквей, воткнувших кресты в облака, да грузно присевший у Фроловских кремлевских ворот златоверхий великокняжеский терем рождали радужно-изумрудные искры в лучах яркого зимнего солнца.
На торге тесно прижались друг к другу высокие с подклетями островерхо-бревенчатые жилые лавчонки ремесленников и торговцев с кое-где разбросанными между ними небольшими деревянными церквушками. Дальше, по Москве-реке и Яузе, густо уселись рубленые дома посада и пузатые, приземистые избы сел боярина Свиблова, расположенных в Загородье. К северу от Кремля раскинулись припорошенные снегом хибарки Кучкова поля, а за рекой Неглинной широко разбежались боярские усадьбы. В Заречье, за Москвой-рекой, куда шла дорога по топкому Балчугу, на Великом лугу примостилось сельцо Хвостовское, а за ним, на одном из семи холмов московских, сиял позолоченными крестами недавно построенный из белого камня Симонов монастырь. Прижимаясь к берегам многочисленных рек и речушек Московского княжества, гуртовались населенные простым людом деревни и села, где наряду с ордынской тяготой часто гуляла по спинам смердов княжеская и боярская плеть, но где никогда не умирало у русских людей гордое чувство любви к родной земле. Городом, который все больше и больше умножал и, как сухой песок, впитывал в себя эту любовь, была Москва.
