Вельяминов покосился на Олега: в княжеской ухмылке ему почудилась насмешка. Однако лицо князя оставалось добродушно-ласковым. Вельяминов успокоился и допил из кружки остатки вина. Подойдя вплотную к боярину, Олег проникновенно, с дружеской задушевностью сказал:
— Привезешь мне, боярин, из Орды ярлык на великое княжение Владимирское — озолочу.
— Благодарствую, княже, на добром слове… Для того и еду в ордынское пекло.
Он с поклоном поблагодарил князя за угощение, несколько раз размашисто перекрестился на иконы, висевшие в углу, наскоро прошептал молитву. Со словом «аминь» боярин плотнее прикрыл дверь, подошел к Олегу и понизил голос:
— А ежели с татарской ратью на Москву идти походом припадет? Ить даром московский князь великого княжения не уступит. Как ты?
Олег помолчал, почмокал губами, ответил уклончиво:
— Я тут обмыслю все, боярин. Возвернешься из Орды, дело само покажет.
Наутро с княжеской усадьбы выехало до двух десятков вооруженных всадников. За ними на обильно смазанных деревянных осях потянулись четыре повозки, нагруженные доверху «выходом». В тщательно перевязанных веревками тюках и узлах было упаковано немало всякого добра: большие связки шкурок соболей, куниц, лисиц и белок, две меховые шубы, свернутая в плотные скатки парча, холщовые и льняные ткани, ожерелье из жемчуга для главной Мамаевой жены, разные украшения из серебра и золота, большое серебряное блюдо и еще много всяких других надобностей для богатства. Тяжело было не склонному к щедрости Олегу расстаться со всем этим добром, но, поминая лихом Мамая, он знал: чем щедрее подношения, тем выше ордынские милости. Жадны там до подарков, ой как жадны. И как знать, может, через эти дары Олегу суждено стать родоначальником великих князей всей Руси…
На дворе стоял уже конец октября, поэтому князь Олег, вышедший проводить Вельяминова, накинул на плечи легкий охабень[16]. Он спустился с крыльца своих хором, обнял боярина и, оказывая ему особую честь, сам придержал стремя. Когда наконец тепло одетый боярин, кряхтя, уселся в седле, Олег выпустил стремя и произнес:
— С богом! Да хранит тебя, боярин, пресвятая богородица в пути и на ночлеге! — и троекратно перекрестил Вельяминова.
Горделиво и важно боярин выехал за ворота. Он был полон радужных надежд. Он догнал повозки далеко за городом, у деревни, где еще чернели пожарища после ордынского погрома. Всадники, сопровождавшие повозки, мрачно поглядывали на сгоревшие избы. Старший из них выругался:
