Попрощавшись, Ерема и Сенька вздыбили лошадей и вскоре скрылись в клубах дорожной пыли. Чем дальше они продвигались, тем шире разбегалась степь, меньше становилось лесов, пугали безмолвие и полное безлюдье. Ерема в первый раз оставался вот так, один на один с необъятным простором, и в нем переплетались два чувства: какая-то непонятная боязливая оторопь и трепетное ощущение слияния с беспредельно распахнутым миром. Он незаметно покосился на Сеньку. Тот, видимо, не испытывал подобных чувств и уверенно скакал с приготовленным луком и зажатой между пальцами стрелой в правой руке: враги могли показаться на дороге в любую минуту.
Проехав изрядное расстояние по большаку, всадники свернули на проселочную дорогу, а затем углубились в лес: солнце уже цеплялось за маковки далеких деревьев и пора было подумать о ночлеге. Облюбовав место у небольшого ручейка, Сенька хозяйственно сказал:
— Переночуем тут, а завтра к полудню и попадем в засеку воеводы Тупика.
— А ты, видно, как в своем огороде тут все знаешь? — заметил с усмешкой Ерема.
— Узнаешь! — ответил Сенька, цокая кресалом, чтобы вздуть под котелком огонь. — С самой весны в трех сторóжах тут побывал, тропинки малые и те обрыскал, словно зверь лесной.
Насытившись, друзья растянулись у костра, разминая затекшие от долгой езды ноги. Ерема лежал па спине и, жуя былинку, смотрел на уходившие ввысь деревья.
— Сень, а отчего листочки на деревах весной радостно колышутся, трепещут и все шелестят, шелестят под солнышком, будто беспрестанно о чем-то шепчутся, а осенью зябко дрожат, жмутся друг к дружке, как бы жалуются на кого-то, а под дождиком и вовсе горько плачут? Отчего так?
Сенька поднял голову и с удивлением посмотрел на Ерему.
— Глянь-кась, а ты приметливый. Вон ты какой!
Он еще некоторое время с интересом смотрел на своего товарища, а потом опять улегся на траву. Помолчав немного, он раздумчиво произнес:
— Трепыханье листочков, Ерема, от ветра деется. Крепко дует — листочки колышутся более, слабо подувает — меньше. Ну а весной аль по осени трепыханье у них одинаковое. Тут, Ерема, в другом закавыка: как человек на них зрит и чего мыслит… Один сих листиков совсем не примечает. Другой глядит в два ока и проходит себе мимо: мол, колышутся, и ладно, а как — ему и байдуже. А тот, кто различает шелест весной и осенью, у того как бы не два ока, а много. Он может примечать такое, что другим и невдомек. Вот, брат, как. Ты, Ерема, многоокий. Твоя душа через очи твои на мир божий, на красоту его позорче поглядеть хочет.
