Не одна во поле дороженька | страница 10
Главная опора земли, соль ее — Стремновы, Елагины, Родион Петрович, Новосельцев, Невидов, Стройков. Их судьба оказалась тесно сплетенной с жизнью врагов новой России братьев Ловягиных, их трактирщика Малахова, их бывшего раба Астафия Желавина — человека сложного, своеобразного «философа», чья жизнь стянута таким тугим узлом, что развязать его свыше сил человеческих — только разрубить. Мечты Ловягиных о бриллиантовом рае за рубежом заражают, словно злейший вирус, и оказываются столь же смертоносными. Их действия втягивают в свою орбиту самых разных людей. Но и Ловягины все-таки не могут избыть в себе тоску по родной, заповедной красоте земли русской, столько им отдавшей в былые годы.
Красота эта разлита в деревенском быте: можно перечитывать, как стихи, описание пятистенки, выбеленной печи, горницы, подсиненных занавесок и всякой утвари, обычной в крестьянской семье. Каждый обыденный предмет нехитрого уюта увиден писателем таким восхищенным взглядом не случайного тут человека и нарисован такими теплыми, яркими красками, что возникает особая радость: вот оно, истинное, чистота и опрятность, естественная красота во всем — от образа жизни, работы, походки — до мыслей и тончайших душевных движении.
Из прошлого тянутся нити в сегодняшнюю жизнь героев, их предыстории, воспоминания возвращают нас в предреволюционную Россию.
Опорой сюжета становятся два исторических предгрозья: меж ними — два десятилетия, прожитые за рамками романа, цепляют памятью и постоянным стремлением персонажей разобраться, постичь, объяснить жизненные противоречия. Но если первое предгрозье обернулось грозой для братьев Ловягиных да их верных лакеев, чью жизнь круто изменила революция, то второе предгрозье — главное время романа — воспринимается как передышка, недолгий свет любви, добра, свободы, исконных сельских работ — перед тягчайшим народным испытанием. И таким счастьем вспоминается каждому в первый же год войны эта предвоенная жизнь! В полноте и ясности дней последней мирной жатвы, уборки урожая, в красочной радости успеньева дня нет-нет да и вздрогнет от недоброго предчувствия чья-то душа. То в случайной встрече с идущим от западной границы польским эшелоном, где так непосредственно раскрывается щедрое и верное сердце юной Катюшки, то в молитве старой Гордеевны о детях у святого ключа, где на стволе сосны «подревневшая плашка с ликом богоматери» словно ждет чего-то «с бесстрашным смирением».