Посторонний человек, не колеблясь, описал бы Рамона, как жалкого труса, боящегося не только смерти, но и малейшей физической боли.
— Если эта история вам неприятна, — любезно предложил премьер-министр на заседании Совета два дня спустя после появления статьи в «Мегафоне», — почему бы вам не отложить билля? В конце концов, у нас есть более важные дела для обсуждения в Палате, и не следовало бы слишком затягивать сессии.
Слова были встречены общим одобрением.
— Нет и нет! — министр иностранных дел решительно стукнул кулаком по столу. — Я проведу билль, иначе мы окончательно испортим отношения с Испанией, Францией и со всеми державами Союза.
Премьер-министр пожал плечами.
— Позвольте сказать вам, Рамон, — произнес генерал-прокурор Балтон, — мне кажется, вы несколько неосторожно поступили с печатью. Правда, мы вам предоставили полную свободу, однако ваши откровения с корреспондентом «Мегафона»…
— Моя откровенность, сэр Джордж, сегодня не обсуждается, — сухо возразил Рамон.
Позже, идя по двору рядом с министром финансов, генерал-прокурор не удержался и пробормотал: «Старый глупый осел», и моложавый страж британских финансов понимающе улыбнулся.
— Правду говоря, Рамон попал в трудное положение. Во всех клубах только и разговоров, что о Четырех. А в Карлтоне я встретил человека, рассказавшего такие вещи, от которых у меня волосы встали дыбом. Он только что вернулся из Южной Америки и привез оттуда сведения о новом преступлении этих людей.
— Вот как!
— Они убили президента или кого-то в этом роде в одной из этих беспокойных республик… Восемь месяцев назад, об этом писали газеты… Они повесили его… Ночью вытащили его из кровати, зажали рот, завязали глаза, потащили на место народной казни, повесили на общественной виселице — и скрылись.
Генерал-прокурор понимал, что сделать это было нелегко, и хотел расспросить о подробностях, но в этот момент к министру финансов подошел секретарь и увел его.
Когда министр иностранных дел показался в коляске, толпа, собравшаяся вокруг Палаты Общин, приветствовала его сочувственными криками. Он понимал, что толпа приветствует его потому, что разделяет с ним чувство опасности: это и радовало и раздражало. И было бы гораздо приятнее, если бы она смехом и шутками встретила весть о существовании таинственной Четверки.
В вестибюле Палаты его окружили депутаты, члены его партии, осторожно задавая вопросы и явно побаиваясь его злого языка. Толстый невоздержанный депутат Западного Брондсбери не выдержал:
