Канал визиосвязи?
Они думали, что наказали ее…
После возвращения дверь ее дома не реагировала на ее голос – Эмии приходилось спать на лавочке в теплом парке.
После Суда среагировала на мысленный приказ открыться. Открылась.
Павл стоял в углу в коридоре отключенный.
Эмия влетела в коридор, приказала двери захлопнуться, дождалась мягкого щелчка и двинулась вдоль коридора над зеленоватым паласом.
Вот комната, где они с Дарином-Павлом танцевали, выключенный компьютер, экран которого она так старательно силилась вспомнить в Бердинске. Колчановка… Седая Карина Романовна, кашляющий Тадеуш, второй этаж бани…
А у нее больше ни рук, ни ног. Сто лет одиночества.
Но хуже всего, что нечем чувствовать. Они знали, что делали: они лишили ее главного – способности ощущать. Ни нервных окончаний, ни тонких тел, ни даже ауры. Нет привычных глаз, ушей, кончиков пальцев. Голая душа – это спокойная, не подверженная колебаниям субстанция, по большей части память.
«Проще говоря – никто».
Эмия бы злилась, если бы могла, но теперь почти ничего не чувствовала. О, да, они правы – через сто лет она сердечно возблагодарит за одни только легкие, способные вдыхать ароматы. За вкусовые рецепторы, за тугие энергетические потоки вдоль позвоночника. Через сто лет «антисуществования» она будет так признательна за любое, даже самое некрасивое тело, что уже не допустит мысли о том, чтобы когда-нибудь снова нарушить закон.
Их вынужденно-скорбные голоса (на самом деле довольные: мы лучше), которые она слушала добрую половину дня. Злые, но справедливые Боги – все для пользы, все в назидание.
«Эмия» перестало было именем. «Эмия» стало синонимом фразы «вот так делать не надо».
Ей было противно. Непривычно, прохладно и по-дурацки легко без веса.
Павл, когда она его включила, не увидел, но почувствовал хозяйку.
Не поздоровался, не повернул в ее сторону голову.
«Стёрт?»
Канал визиосвязи с Землей он настроил без споров, но с неохотой. После молчаливо удалился в соседнюю комнату, чтобы с очевидной укоризной грохотать швабрами, напоминая о том, что в этом доме очень и очень давно не убирали.
* * *
Поначалу она радовалась. Когда поняла, что ее глаза – это камера. Хочешь, рассматривай Дарина (можно близко, как под микроскопом), хочешь, любуйся на его окружение.
И минут пятнадцать она виртуально кружила по знакомой комнате в Бердинске, смотрела из окна, удивлялась до сих пор цветущей на подоконнике бегонии. Вспоминала, как строили планы в самом начале поездки, как вернулись сюда после Лаво, как лежали, обнявшись, на этом самом диване…
