Помещение, куда он вошел, было такое же маленькое, как и комната медсестер, только еще более загроможденное.
В огромном кресле сидел пожилой врач.
— Садись, — качнувшись вперед, показал он на кресло поменьше.
Подросток замер, он словно окаменел… Страшился он не возможного наказания, не того, что о походе в больницу (и прогулянных уроках) станет известно Матери, — то был страх, какого он прежде никогда не испытывал, страх, доходивший до смутного леденящего ужаса. Отца в этой комнате он не искал, ни единого взгляда не бросил по сторонам. Он стоял немо и беззащитно.
Мужчина поднялся и силком подвел его к круглому столику.
— Вот так, — довольным голосом сказал он, усадив Подростка в кресло. И сел сам. — Мы знакомы? — спросил он, беря сигарету.
Подросток покачал головой.
— Ну да, не знакомы, — сказал врач, — но я все же знаю, кто ты, — доверительно улыбнулся он. — А кто я, ты, наверно, догадываешься… — Мужчина выжидающе посмотрел на Подростка и замолчал. Быстро чиркнув спичкой, он прикурил и, затянувшись, долго разглядывал пепел на кончике сигареты.
Подросток, уныло опустив плечи, подавленно следил за врачом, за ничего не выражающим взглядом его привычно отведенных глаз и чувствовал, как в груди зарождался и стремительно нарастал странный и незнакомый холод. Он вперился взглядом в полированный столик, поверхность которого казалась застывшим озерцом. Все другие предметы качались и плыли у него перед глазами.
Врач, видя, как побледнел Подросток, с неожиданным для своих габаритов проворством плеснул в стакан воды и, перегнувшись через столик, дал ему выпить.
Тот медленно пришел в себя и открыл глаза.
— Это был он?
— Да, он, — ответил врач.
Подросток ухватился за подлокотники кресла. Хотя голова уже перестала кружиться, он ничего перед собою не видел. Голос мужчины, терпеливый и ровный, точно окутывал его нежной и мягкой, успокаивающей тканью, которая так плотно спеленала его дрожащее тело, что трудно было дышать. Слова постепенно складывались во фразы — умные, твердые, исполненные достоинства.
Разве возможно, что Отец — лишь муравьишка в большом муравейнике? Если это так, тогда возможно все что угодно.
— Да, он таскал былинки чуть покрупнее, чем таскали другие, был чуть быстрее на ногу и чаще оборачивался со своей ношей. Только и всего. Но природа не любит, когда нарушают ее порядки, и мстит, это закономерно, — мужчина старался говорить как можно мягче, приглушая шипящие, — да, сердце совсем изношено… в таком молодом возрасте… а размножение эпителиальных клеток — это не шутка… нет, нет.
