— Не найдут, — буркнул Подросток.
— Ох, беда с вами, неженками. — Лицо ее скривилось и тут же разгладилось. — Сынок, — прошептала она умоляюще, — ну иди, я прошу тебя, иди с богом.
Подросток с упрямым видом сидел на корточках.
— Вы не бойтесь, — ответил он, — я не выдам вас.
— Да ты что же задумал? — ужаснулась она.
— Этот человек — не Отец.
Растерянное лицо уборщицы напряглось. Она беспомощно склонилась к Подростку.
— Нет, нет, это он, сынок, — убеждала она. — Он самый. Ну, пошли.
Тот протестующе затряс головой.
Уборщица окинула сжавшегося в комочек Подростка долгим взглядом и медленно распрямилась.
— Ты только не выдавай меня, — бросила она напоследок и, опустив плечи, нехотя двинулась по коридору. Листья пальмы сомкнулись.
Обхватив руками колени, Подросток сидел в немом ожидании. Вскоре тяжелый воздух душной волной всколыхнулся от незнакомых шагов, еще ниже пригнув его к полу. Откуда-то долетел чистый звон раскладываемых инструментов. Он испуганно прислушался. Мимо снова прошла уборщица со своими орудиями — ступала она медленно и тяжело, и складки на синем халате казались живыми. Женщина направлялась к запирающей больничный мир стеклянной двустворчатой двери. Не замедляя шага перед густыми, иссеченными на концах листьями пальмы, она чутко прислушивалась: что он там делает в своем укрытии? Вот она окончательно скрылась из виду.
Гнетущую тишину ожидания нарушил вдруг топот, шарканье ног. Послышались иронические смешки. Женский голос говорил что-то о новом платье с высокой талией, на что мужской изъявил желание лично взглянуть на обновку. Разговор оборвал решительный окрик, и голоса умолкли. Группа прошла мимо Подростка, разглядевшего лишь подолы белых халатов и белые крахмальные брючины под ними вперемежку с женскими ногами, затянутыми в чулки телесного и орехового цвета.
Сонм белых халатов скрылся в двенадцатой, но вскоре все вышли и направились к соседней двери.
Подросток затаил дыхание и весь обратился в слух, но так и не уловил ни одного слова. А врачи уже повернули назад.
И снова воцарилась тишина, глубокая и невозмутимая.
Подросток, крадучись, выбрался из убежища и замер посередине холла: коридор, который отсюда просматривался до самого конца, казался пустынным и необитаемым. Набравшись храбрости, он снова заглянул в палату.
Там ничего не изменилось, только между койками теперь стояла белая матерчатая ширма. Преграждая путь свету, она отбрасывала тень на неподвижное тело больного. Одеяло на его груди едва заметно поднималось и опускалось, ссохшееся, с закрытыми глазами лицо было такое же незнакомое, как и прежде.
