Это решило дело — и я, еще увеличив восторг Пучкова с Гуньковой, стал запихивать Яну в салон, зверски отламывая ее пальцы, один за одним, вцепившиеся в дверцу. Упаковали!
— Ну, спасибо тебе за гостеприимство, — злобно проговорил Валера и рухнул за руль.
Последнее, что я увидел там внутри, — как Яна цепляется за баранку и мешает рулить. Однако наш богатырь Валера вырулил по Невскому влево, и «Ассенизационная», столь незаметно появившаяся здесь, но уехавшая знаменитой, исчезла с глаз.
Я размашисто перекрестился. Зря, наверное, я не перекрестил тогда отъезжающих — но кто ж знал? Мыслей в тот момент в голове было маловато. Я рухнул на стульчик рядом с обомлевшей Аленой.
— Пивка! — прохрипел я.
Но заказ мой был грубо проигнорирован. Халдеи стояли как истуканы, и лишь когда Алена властно повела пальцем, один подошел.
На следующий день у нас произошло во дворе собрание жильцов дома, посвященное дележу стоянок во дворе (к чему я не имею никакого отношения), — но я вдруг оказался в самой гуще, и многие на меня нападали: «Зачем я похищаю бомжих и отнимаю деньги у нищих (их мужей)?» Гунькова (стоматолог) неожиданно оказалась во главе нападавших, а Пучков, ее космический хахаль, наоборот, смело вступился за меня: «Он наш дом от всякой нечисти защищает! И он пишет — один — историю нашего непутевого дома, где столько всего произошло — и еще происходит! И он пишет историю! Своей собственной...» Я испугался, что сейчас скажет он «Кровью!» — и так и пойдет, но Гунькова тут выкрикнула неприличное слово, и Пучков сурово закончил фразу: «...пишет своей судьбой!» И меня оправдали.
