Тупик! Приехали! Поехал на неделю в Москву — может, найду в столице что-нибудь интересное? Но там все почему-то набились в комнатку, где я остановился, и смотрели на меня.
Всегда женщины, женщины манили меня вперед! «Свобода на баррикадах»! Где она?
Вернувшись, упорно звонил Поцелуеву — он, так же упорно, не отвечал. От телефона, умолкнувшего в учреждении, всегда веет ощущением паники. Переворот?
В общем, ясно уже — денег за «проблемы женщин» я не получу: гигнулся Поцелуев... «Сдам двухкомнатную квартиру» — развешивал объявления. Особенно нравилось ух! Ух, сдам!
Понял, что дошёл до ручки, когда выхватил у нищего из кепки монету, чтобы позвонить. Чуть было не убили. Особенно возмущались, конечно же, те, кто в жизни ни одной монеты не дал!
Друг, встретив меня на улице и оценив ситуацию, пригласил в пивную Дома журналистов. Не в булочную же меня приглашать. Вот где я и встретил Поцелуева и понял — конец. Ещё на студии Поцелуев начал отращивать бороду — для контактов с либеральной интеллигенцией, — но то была небольшая, холёная, я бы сказал, строгая бородка. А ныне она была какая-то дикая, клочковатая, и под стать ей безумным светом горели глаза. Поцелуев сидел за соседним столом с каким-то бородатым парнем и пил водку, как и мы. Время от времени он делал уверенные властные жесты, раскатисто басил — и я успокоился. Все на месте! Ну, загулял мужик (только странно, что в таком месте, где никогда раньше не гулял), ну и что с того? Бывает. Но он явно в прежней силе: вон как рявкнул на официанта, и тот, разбираясь кто есть кто, мгновенно, «на цырлах» прилетел с графинчиком в руках. Теперь надо лишь улучить момент (опьянение у него шло волнами — то накатит, то отхлынет) и небрежно заговорить с ним о проблемах женщин с последующей проблемой оплаты: «Я тут уезжал ненадолго. Что новенького?» Но по мере того как я наблюдал за ним, надежды рушились: нет, уже не вернётся он в прежнее состояние — и знает это! Он вдруг мощным церковным речитативом завёл на весь дымный зал какую-то медленную грозную песню — и я окончательно понял: всё рухнуло. Стёкла дребезжали: всё больше людей в зале подхватывали песнопение. Побороли монстра, кормившего нас! Отходная? Отпевание?
Отходная та была, оказалось, по мне. Бородатый, с которым Поцелуев выпивал, — чин из церковных, и Поцелуев после недолгой депрессии стал быстро продвигаться по коммерческо-церковной линии. А я рухнул: взять меня в церковные, а тем более в коммерческие круги Поцелуев никак не мог, поэтому, видно, и горевал. В минуту просветления я всё же подсел к нему и поинтересовался:
