Сверху, по склону аудитории, сквозь пыльные окна хлынул свет. Высшие силы, видимо, вспомнили про меня — правда, с некоторым опозданием. Ну что ж, и у них бывают сбои.
— ...А если заклинит, трос всегда перекусить можно — не вопрос! — сверху донеслось. Сначала я даже подумал, что с воли, из окна. Откуда в этом пыльном заведении такие речи?
— А сплести новый — два пальца...
Речь оборвалась. Я поднял голову.
«Нет, — понял я. — Здесь!»
— Хватит! — донесся неприятный голос Сысоевой, замдекана. — Рабочую жизнь ты знаешь... но писать тебе Бог не дал. А без этого — сам понимаешь.
Зашелестели собираемые в пачку бумаги. Сысоева поднялась. Ежов, вздохнув, тоже стал складывать бумаги в дряхлый портфель. Травя душу, заскрипела форточка.
— А я вот с ним буду работать! О рабочем классе будем писать! — вдруг произнес я. Все оцепенели. Рабочая тема, как топор, висела тогда над каждым художественным учреждением. Не будет — вообще могут закрыть. И все это знали. Вот так!
Ежов весело крякнул. И я понял суть его радости: хоть не бессмысленно день прошел, хоть будет что рассказать друзьям-гениям, когда они соберутся вечером за столом. А для писателя день без сюжета — потерянный день.
— Берешься?
— Да!
Никогда тяги к рабочему классу раньше за собой не замечал.
— Железно?
— Абсолютно.
Ежов уже по-новому поглядел на меня.
«Нет добросовестней этого Попова!» — говорила наша классная воспитательница Марья Сергеевна, но говорила почему-то с тяжелым вздохом.
— Вдруг откуда ни возьмись... — донеслось сверху. Это «спасенный» так прореагировал! Конечно, все, включая, я думаю, Сысоеву, знали неприличное продолжение этой присказки. Договорит? Тогда даже Ежов не сможет ратовать за его зачисление... В этот раз пронесло — продолжения не последовало.
— Ну-ну! — произнес Ежов. От его сонного оцепенения не осталось и следа. — А не горячишься? — спросил у меня. — Этого я знаю! — Он глянул наверх. — Хомут еще тот!
— Погодите, Валентин Иваныч, раздавать хомуты! — проскрипела Сысоева. — Товарищ Маркелов не принят!
— Ну? — обратился к непринятому товарищу Маркелову шеф. — Ты как... насчет этого? — в мою сторону кивнул.
— Нарисуем! — просипел тот.
— Вы слишком щедры, Валентин Иваныч, но расхлебывать-то потом нам!
Расплывшиеся было черты Ежова вдруг обрели четкость и силу.
— Здесь пока что, Маргарита Львовна, окончательные решения принимаю я! Идите, оформляйтесь! — Он махнул опухшей ладошкой цвета свекольной ботвы. Этой рукой он написал «Балладу о солдате» и теперь ею же открывал калитку нам!
