Воспоминания детства отвлекли меня от этой конкретной драки, перекатившейся, кажется, как и положено драке, уже на лестницу — во всяком случае, я ощущал довольно неуютный сквозняк, мешавший мне насладиться гусем окончательно.
Потом вместе со сквозняком ворвался в комнату мой приятель, в разорванной одежде и с синяком. В драке, похоже, образовался перекур, и приятель решил подкрепиться перед решающей схваткой.
— Ага-а! Ты здесь! — проговорил он зловеще.
— Пока здесь, — сказал я скромно.
— Не-ет! Ты всегда «здесь»! Там, — он гордо кивнул в сторону лестницы, — тебя никогда нет! Ты — балласт!
— И горжусь этим.
Ночью мы шли с ним к метро, и он, трогая распухающие желваки, произнес задумчиво: «А чего дрались?»
Мы расстались с ним мирно. Слово «балласт» вовсе не обидело меня. Скорее, наоборот: это было то слово, которое я искал, для оправдания своей жизни, да и жизни многих миллионов россиян. Ведь «балласт» — понятие положительное, это тот груз в трюме корабля, который не дает ему качаться с борта на борта, мешает любому легкому ветерку нести судно на рифы. Балласт — это устойчивость, надежность. Это комсомольские вожаки, которым требовалось кидать массы из одной беды в другую, сделали слово «балласт» ругательным.
Но нас не так-то легко покачнуть! Славлю нашу медлительность! О Господи — если бы мы сразу кидались исполнять все, к чему нас призывают! При Хрущеве мы бы распахали все луга, остались бы без сена, при Горбачеве вырубили бы все виноградники! Но — мудрая медлительность наших людей, их насмешливое отношение к очередным «судьбоносным решениям» спасли нас, не дали обратить нашу жизнь в «правильную» пустыню. У нас у всех за последние десятилетия накопилось кое-что в трюме, в загашнике, в погребе, мы, слава богу, тяжелы на подъем — а то бы нас давно уже умчало на рифы. Мы научились уже давно — принимать «единогласно», но делать тайно по-своему, по-умному, втихаря. Благодаря чему и живы. «На каждый чих не наздравствуешься!» — говорила моя бабушка. «Не спеши исполнять приказ — скоро его отменят!» — гласит солдатская мудрость.
И теперь, когда наш корабль снова, как любят наши капитаны, резко поворачивают — только «балласт», тяжелый груз нашего опыта, не дает судну перевернуться. А именно этого почему-то добивается каждая новая очередная идеология, как буря, вдруг накидывающаяся на нас. Теперь, оказывается, надо быть алчным. Но мы туда не идем. Ветерок слабоват супротив нашего «балласта» — нашего опыта, нашей мудрости, веками выработанного стиля поведения, образа жизни.
