— Устали? — спросила она.
— Устал. — Винт вошел в ее серые глаза и с усилием вернулся, чтобы не потерять себя.
— Тяжело... целый день ходить по вагонам, — сказала она, — на одном месте было бы легче попрошайничать. Или работать.
— У меня нет профессии, — признался Винт. — Только профессия вора. Теперь завязал. Вот и приходится, — кивнул он на ноги.
— Ну? — удивилась она. — И пить бросил?
— А как же! — с мальчишеской гордостью подтвердил Винт. — Меня Гаутама отвык от алкоголя.
— Кто такой Гаутама? Прибалтиец?
— Нет. Он кришнаит.
— А-а-а, — протянула она, — значит, архитектор.
— Вроде того. Он меня перестроил на трезвый образ.
— И давно ты так ходишь? — она посмотрела на его ноги.
— Недели две... Люди жадненькие.
— Они с собой денег на подаяние не носят. Только на покупки, — сказала она. — А ты доедешь и обратно?
— Полежу на травке у вокзала и обратно.
— Как тебя зовут?
— Александр Васильевич, — покраснел Винт.
— Саша, — сказала она печально. — Как моего сына. Он пропал без вести. Афганистан. До сих пор жду. Езжу в город узнавать... Пойдем ко мне, я тебя молоком напою, — попросила она, — от вокзала недалеко, пойдем?
Жилище женщины было неподалеку, они шли медленно, она приостанавливалась, чтоб он мог отдохнуть, медлила.
— А ты освободи ноги, станет легче.
— Почему ты знаешь?
— Вижу. Настоящие инвалиды так не ходят.
Винт отстегнул в брючинах пружины ремней, пошел веселее; разминаясь на ходу, усталость в ногах таяла. Вскоре они пришли. Деревянный дом в две комнаты и одну кухню был окружен ветхим забором. Из-под крыльца выползла слепая собака, подошла, молча понюхала брюки Винта и снова отправилась под крыльцо.
— Она ослепла, когда я получила повестку, что сын пропал без вести, — старательно произнесла женщина. — Теперь она умирает и никак не умрет.
Винт вошел в чистые сени, затем в кухню. Женщина вскипятила молоко, отрезала толстый кусок хлеба. Села, положила руки на стол, на руки уперла подбородок, смотрела, как Винт откусывает хлеб и пьет молоко.
— Ты свою фуражку выброси, — сказала она. — Это нехорошо просить подаяние с государственной фуражкой. Я сошью тебе мешочек для подаяния. На мешочке вышью Богоматерь с младенцем. Тогда люди станут к тебе щедрее.
— У меня рак, — сказал Винт, — наверное, скоро умру.
— Не успеешь, — взгляд женщины был туманен, и Винт удивился, как это можно не успеть умереть. Он выпил молоко, вытер губы. Женщина встала, прижала его голову к своей груди, он губами уперся в ее крепкую грудь и удивился, как будто она не рожала ребенка, и ребенок не опустошал эту грудь. Она наклонилась и поцеловала его в макушку.
