Борис Тимофеевич, оторопелый и покрасневший от такого напора, хотел было решительно возразить, но Сергей Алексеевич ласково похлопал его по плечу.
— Не вибрируйте, дорогуша, — а то моим молодцам придется вас увязывать. А, молодцы?
Мордатый придурок, забивавший крышку гроба дюймовыми, щепившими доски, гвоздями, ухмыльнулся:
— Эт-та мы могем.
— Да оставьте меня! — Борис Тимофеевич с гневом оттолкнул липнувшие к нему руки.
— А, какой бяка, — укоризненно покачал головой Сергей Алексеевич. — Мы со всем нашим расположением, а ты такая бяка.
— Перестаньте выкобениваться! Говорите, что у вас за дело, и я иду.
— Куда? Дачку на лужайке заселять? А это видел? — Сергей Алексеевич сделал неприличный жест. — Одиночка по тебе плачет, не райская поляна, а, молодцы?
Молодцы, закончившие дело, уже поставили гроб на пол, сели на крышку и услаждались мизансценой.
Сергей Алексеевич прошелся взад-вперед по комнате, заложив руки за спину, остановился у пианино, поднял крышку и проиграл несколько тактов турецкого марша Моцарта.
— Вот что, — сказал Сергей Алексеевич, глядя на Бориса Тимофеевича, — я вас-с-с давно засек. Все ваши связи-с. И черный чемоданчик, переданный художником, и все остальное. Вы поняли?
— Понял, — ответил Борис Тимофеевич.
— Тогда слушайте сюда. Столкуемся... Так? Завтра в это же время я приду сюда, и вы мне выложите как на духу все, что знаете. И я посмотрю, что с вами делать дальше. В противном случае... вы понимаете? Жена... Ребенок, который должен завтра у вас родиться... А, может, и сегодня...
— Я согласен, — сказал Борис Тимофеевич. — Завтра я приду и как на духу.
Молодцы легко подняли гроб, будто он пустой, вынесли из комнаты, гробом толкнули входную дверь и начали разворачиваться на площадке.
— Пойдемте, — сказал Сергей Алексеевич, — немного провожу вас. Нельзя так расставаться. Держите хвост пистолетом, и все будет о'кей. Я всегда рядом с вами, и в трудную минуту...
Они вышли, спустились этажом ниже и остановились. Молодцы с гробом топотали где-то внизу, потом и их не стало слышно, и наступила напряженная томительная тишина.
— Как тихо, — тихо сказал Сергей Алексеевич. — Я люблю старые, брошенные на слом дома. В них особая тишина и идет своя особая жизнь, жизнь разрушения, поэзия распада, печаль прощания... Скоро и этот дом рухнет. А жаль. Я так любил его. Вы знаете, Борис Тимофеевич, этот дом когда-то строил мой дед и занимал в нем весь второй этаж... Н-да... Этот дом знавал слишком много напрасных рождений, бесполезных жизней, бессмысленных смертей... Какие воспоминания! Какие грустные воспоминания! Ну, я пошел. Привет супруге. Не забудьте: завтра я вас жду.
