Я понимал, что если бы убийство певицы произошло на почве ревности или с какой-нибудь другой бытовой подоплекой, даже если бы оно было совершено квартирными грабителями — ведь у певицы были драгоценности и, наверное, валюта, оно в принципе могло бы быть раскрыто, но если здесь какие-нибудь мафиозные отношения, тогда это исключено. И кстати, что касается денег или драгоценностей, то есть было ли что-нибудь похищено, то об этом ничего не сообщалось, но может быть, не хотели давать след?
Интересно, где-нибудь в Америке, да и не в Америке тоже, а главное, что не в России, журналисты не давали бы полиции прохода, требуя каких-нибудь сообщений, версий, гипотез. Если бы дело затягивалось, у губернатора, мэра, кого там еще, пропал бы и сон, и аппетит, а под начальником полиции закачалось бы кресло — ведь все это связано с будущими выборами, а у нас... А что если и у нас — с выборами?
“Что за черт! — подумал я. — Чем ты занимаешься! Висят портреты кандидатов и этого тоже. Вот — выборы. В этой стране каждый что угодно обернет себе на пользу, а в целом все останется как есть. Что ты там — о нормальных странах, о нормальных людях? Да при таких скандалах, как те, что у нас происходят каждый день, в нормальных странах люди уходят в отставку, а у нас покуда не соберется критической массы, все так и будет, зато потом... страшно себе представить.
А что касается певицы, конечно, это не случайные бандиты, иначе при чем здесь разорванный глаз? Конечно же, это рэкет, Петруша прав. Только рэкет это теперь не просто вымогательство. Нет, все по-другому — приходят и предлагают покровительство. Протекционистский рэкет. Не хочешь, как хочешь, только с этого момента за твою жизнь и здоровье не ручаемся. Поэтому жертва предпочитает деликатно называть это крышей или защитой, так ей легче жить и чувствовать себя человеком. Но если цена безопасности однажды покажется слишком высокой, попробуйте отказаться от защиты. Последним предупреждением может быть разорванный глаз. Может быть, так? — подумал я. — А может быть, и не так”.
Я нажал кнопку и попытался включиться в чужую, кем-то играемую жизнь. Там, на экране, в набитой вещами комнате женщина на кушетке, закапав в глаз какие-то капли и поморгав, приподнялась и сказала, обращаясь к кому-то в глубине комнаты:
— Этот жуткий свет каждый вечер. Как я устала!
— Еще немного, — ответил ей голос высокий, но мужской, — потом — Нью-Йорк, Майами...
— А там что, уютный полумрак? — в голосе женщины слышалась ирония. — Те же гастроли. Хотя, — сказала, немного помолчав, — все-таки смена впечатлений и тепло, тепло...
