— Значит, и меня не помните? — печально сказал Исайя Андреевич.
— Да нет, вас вроде вспоминаю, как напомнили.
— А вчерашнюю нашу встречу вы помните?
— Вчера мы не встречались, — уверенно ответила старушка.
— Да как же, вспомните — встречались. Еще прошлое наше с вами вспоминали.
— Какое прошлое? — спросила старушка.
— Ну, наше; ваше и мое.
— А чего это? — Старушка недоверчиво посмотрела на Исайю Андреевича.
— Ну, как я... Как я за вами ухаживал и так далее.
Старушка посмотрела на Исайю Андреевича и насторожилась.
За проволочными очками мелькнуло что-то, как будто какое-то воспоминание — не то вчерашнее, не то совсем давнее, из молодости, из времен девичества, — какое-то слабое напряжение, которое все усиливалось, росло — и вдруг старушка подпрыгнула на скамейке.
— Хха-а! Сашок! — радостно крикнула старушка и хлопнула Исайю Андреевича по плечу.
— Сколько лет, сколько зим! — крикнула она. — Куда же ты, парень, тогда пропал?
Исайя Андреевич растерялся от такого панибратского обращения. Как-то совершенно это не вязалось ни со вчерашним, ни со всем обликом Марьи Ильиничны. Исайя Андреевич и заговорил не сразу, а только когда пришел немного в себя. Тогда, закрыв рот, поскольку он так и сидел с открытым, а потом снова открыв его, он стал пересказывать уже трижды рассказанную историю своего переезда. Но, рассказывая, он вовсе не думал о том, что говорит, а повествовал автоматически, сам же тем временем соображал: что же это опять такое стряслось с Марьей Ильиничной, что не только спутало в ее воспоминании даты и события — это бы еще ничего, — но также сделало ее из расположенной и общительной, даже, можно сказать, доверчивой, вдруг неприязненной и подозрительной и добавило неожиданной фамильярности, которой разве что от мужчины, да и то какого-нибудь новомодного, можно было бы ожидать.
— А почему это епархиальная? — вдруг перебила Марья Ильинична. — Вы что, из жеребячьего сословия?
— Папа мой, собственно, из духовенства, — отвечал шокированный Исайя Андреевич. — То есть папа был дьяконом, но ведь вы же знали об этом факте.
— Ишь ты! А прикидывался сознательным рабочим классом, — сказала Марья Ильинична. — То-то я чувствовала: что-то здесь не то.
— Да нет, что вы! — удивился Исайя Андреевич. — Я за потомственного рабочего никогда себя не выдавал. То есть я не имел ничего против, но сам я, из духовенства происходя...
— Ничего подобного, — оборвала его старушка. — Что я, по-вашему, сумасшедшая? Уж кому-кому, а мне ли не помнить? Уж кто потерпел, как не я? Прикидывались, говорили, что краснопутиловец, а вышло вон что.
