Когда я наконец-то вернулась домой, было больше семи вечера. Смогу полюбоваться закатом. Я включила музыку – альбом Love & Hate Майкла Кивануки – и устроилась в глубоком кресле напротив моей горы с бокалом розового вина. Я сделала большой глоток, и тут зазвонил лежащий рядом телефон. Я вздрогнула от неожиданности. Это была Кати.
– Ку-ку! Что врач сказал?
– Обрадую тебя, голеностоп плавно восстанавливается.
– Прекрасная новость! Когда снова к нему?
– Через два дня.
– Что ты решила насчет комнат?
– Да, я сделаю это! Сегодня вечером займусь объявлением и посмотрю, что из этого выйдет…
– Но только будь осторожна, ладно?! Мы с Матье тоже оповестим знакомых. Никогда не знаешь, что сработает!
– Спасибо за рекламу.
– Не за что. Скажи, забежишь завтра на кофе?
Вдали раздалось “мама!”.
– Что он еще сотворил?! – заворчала Кати.
Я четко представила себе Макса, который опять набедокурил, и расстроенное лицо его матери, и меня разобрал смех. Сейчас она небось готова задать парню хорошую трепку, но стоит ей увидеть его хитрую рожицу, и она тут же оттает.
– Беги к сыну, пока он не разобрал дом по кирпичику.
– Он меня достал, честное слово. Встречаемся завтра?
– Да, целую.
Я сделала еще глоток вина и вернулась к созерцанию своего мобильного телефона. В последние дни я отодвинула его в сторону и не ждала от него ничего особенного. Однако, когда я взяла его сегодня утром, мне не удалось подавить надежду хоть на какой-то знак от Эмерика. Между прочим, он даже не поинтересовался ни как я доехала, ни как я себя чувствую. Все это время я тем не менее чего-то ждала.
В выходные я держалась, не желая показать свою слабость друзьям. Я скучала по Эмерику, моему телу его не хватало, я тосковала по нему, по его рукам, шуткам, его перепадам настроения и капризам, однако не имела права даже позвонить, чтобы получить свою кроху, кроху его присутствия. Мне бы так хотелось рассказать ему о доме и о моих планах. Внутреннее напряжение от постоянного ожидания звонка сводило меня с ума. Я сознательно уехала от него подальше, потому что чувствовала, что он от меня ускользает, не любит больше так, как должен был бы или, точнее, как я это себе представляла. Но запретить себе ждать я не могла. Когда речь заходила об Эмерике, я становилась такой слабой… У меня в ушах все еще звучали обидные, но справедливые слова Бертий: “Ты становишься глухой и слепой”. Она права. Но что я могу сделать?
Я легла спать ближе к полуночи, довольная, что выложила объявление. “Бастида” и раньше была на всех сайтах, мне оставалось лишь обновить сведения о свободных комнатах. Единственная серьезная правка касалась танцевального зала, который я не могла открыть гостям из-за его жалкого состояния. После всех уточнений мне оставалось только ждать. Я уже засыпала, когда телефонный звонок заставил меня подпрыгнуть на постели. Я была удивлена, но не решалась поверить, что Эмерик наконец-то прорезался.
