Я помчался на кухню. Даже с кухни я слышал его.
— Скажи же мне, братишка! Скажи, почему мне ее не увидеть!
Я поискал в морозилке, но никакого теста для печенья не нашел. Так уж везло мне в те дни. Но потом я подумал, а может, его и не надо замораживать. Может быть, его держат просто в холодильнике. Открыл его, старательно отводя взгляд от открыток на дверце.
Там оно и лежало. Само собой, пришлось поднять две кастрюльки, чтобы увидеть. Но я его нашел. Две трети колбаски из теста для печенья с шоколадной крошкой в пластиковом пакете для бутербродов на молнии.
Мое везение, похоже, пошло на поправку.
Я приготовился следовать указаниям на этикетке. Только это оказалось нелегко: начальные пары слов каждого предложения были срезаны для предыдущих порций. Зато я узнал температуру духовки. Триста пятьдесят градусов. Еще я сообразил, что тесто надо нарезать кружками толщиной в один дюйм, а кружки разделить на четвертинки. А потом выпекать их в течение… эта часть была отрезана. Удалось рассмотреть одну только двойку. Значит, двух минут? Двенадцати? Двадцати двух?
Я напомнил себе, что не надо поддаваться панике и спешить. В конце концов Бен свой гнев подгонять не собирается. Дело заключалось в том, чтобы правильно выбрать время. В том, чтобы достичь своей цели.
«Дать остыть на решетке».
Я порылся во всем, что походило на шкафчики для посуды, но решетки не нашел. Придется печенькам остывать на чем-то другом.
Отрезав восемь кружков, я уселся за кухонный стол, обхватил голову руками и сидел так, пока они пеклись. Я нарочно не возвращался в комнату, где расхаживал Бен. Не мог. Не мог я снять его с крючка раздраженности. Я следил за ним, слушал его, и из-за этого появилось чувство, будто я разваливаюсь точно так же, как и он.
Немного погодя я зажал уши ладонями. Крепко. Спустя минут пятнадцать я, пользуясь лопаточкой, перенес восемь печенек на желтую пластиковую тарелочку, замечая, что голос Бена сделался хриплым и тихим. По сути, уже не было слышно, что он бормотал.
Но я все равно знал.
Я стоял у открытой двери телегостиной с печеньками в руке. По-моему, Бен уловил их запах. Я видел, как он сбился с шага.
— Смотри, дружище. Я сделал тебе печенье.
Он остановился.
О, мой бог. Он встал.
Трудно описать охватившее меня облегчение.
Бен плакал. Глаза у него покраснели, лицо пошло полосами от слез. И из носа текло. Не преувеличиваю: текло. Не по капелькам. Ведрами.
Я пошел за коробкой салфеток в мамину спальню, и, когда вернулся, он уже сидел в мягком кресле, уплетая печенье.
