— Спасибо, что известили меня, — сказал я. — Я расскажу Бену.
— Я думала, может, как раз такое тебе и надо услышать. Понимаешь. Чтоб ты смог… вроде как… — я почувствовал, как из ее слов виднеется подтекст. Тяжелая тема. И чувствовал: он все сильнее. — Пересмотреть кое-какие свои привязанности.
Счастье, что в тот момент я еще не понимал, о чем это она.
— Мои привязанности?
— Ты должен тщательнее выбирать, кого пускать к себе в дом, Расти. В свою жизнь. Ты понимаешь. Не всякий в друзья-то годится.
И тут я понял.
Я склонился немного, чтобы мое лицо сблизилось с ее.
— Пошли вон, — произнес я, не повышая голоса. Этого не требовалось. Слова эти сами собой выразили очень многое.
Она отпрянула, будто я влепил ей пощечину.
— Прошу прощения?
— Пошли вон. Какая часть из «пошли вон» вам не понятна?
Она вспорхнула с моего дивана и практически побежала к двери.
— Марк был прав, — выговорила, остановившись, уже взявшись рукой за дверную ручку. — Он с самого начала был прав. Говорил, что ты докатился до откровенного антиамериканства, а я не слушала, зато теперь своими глазами убедилась. Привязаться к этим арабам, предпочесть их порядочным людям, которых ты всю жизнь знал.
— Вы еще не пошли вон.
На этот раз она ушла.
Дверь за нею осталась открытой, в дом занесло порыв холодного воздуха. Я закрыл дверь и какое-то время стоял, упершись в нее лбом.
— Вот, значит, где Марк этого набрался, — произнес я вслух, обращаясь к пустой комнате.
Пошел обратно к маминой спальне. Я не думал, что, может, сумею еще поспать, а хотел принять душ. Это было необходимо. Такое чувство возникло, что нужно соскоблить с себя воззрения на мир миссис Джесперс. Будто какие-то из них налипли на меня и, если не помыться, они могли бы занести в меня заразу. Я чувствовал на себе грязь.
Я еще не успел дойти, как услышал, как звонит на тумбочке у кровати мой мобильник. Войдя в спальню, я уставился на него, пропустив еще два звонка. Прикидывая, станет ли мне от этого больно. Было ощущение, будто телефону хотелось, чтобы мне стало больно.
Сделав еще два шага, я взял телефон. Звонила Анат.
— Привет, — сказал я, и все утренние тяготы спали с меня. — Это ты.
— Ой, Рассел, — произнесла она. И в этом не было ничего хорошего. Очень уж нехорошо прозвучало это «Ой, Рассел».
— Что? Что стряслось?
— Мой отец очень расстроен. Я его таким расстроенным никогда не видела, а я видела, как он может расстраиваться. Кто-то позвонил ему и рассказал, что видел, как ты приходил в два часа ночи и что твоя машина простояла здесь до половины пятого.
