Прическа у него выглядела смехотворно. Парикмахер я был совершенно никудышный.
— Я не нервничаю, — сказал Бен. — Кто нервничает, так это ты. — Он сел на диван так близко ко мне, что наши бедра почти столкнулись. — Расти на самом деле сегодня весь день нервный. Я подумал, что он собрался умирать.
Тягостное молчание.
— Бен смотрел телевизор, — стал объяснять я. — И я был с ним в комнате. Вдруг неожиданно показали кусок записи, когда самолет врезается в одну из башен. Я видел это всего один раз — прямо из своего окна. Вы понимаете, в реальном времени. Когда это происходило в действительности. С тех пор записей этого события я не видел. Я действительно воспринял это тяжело. Поразительно, как долго я не думал об этом. Но стоило вызвать в памяти — и полное потрясение.
— Бедный Рассел, — произнесла Анат.
— Мне, — сказал Назир, — тоже невмоготу смотреть на это, и это никак не связано со мной лично. Это очень печально.
— Да нет, — произнес Бен. — Не в том дело. Он и без того уже нервничал.
— Ладно, — я тут же вскочил на ноги. — Не тороплю вас к столу, но все уже готово. Бен, пойдем, поможешь мне на кухне.
— Хорошо, — кивнул он.
Я стоя смотрел, как он медленно поднимал себя на ноги.
— Я приду, — сказал он.
— Я подожду.
Я не рисковал оставлять Бена одного наедине с гостями. Хотя бы на несколько секунд.
Я пошел следом за братом на кухню.
— Не говори об этом, — прошептал я.
— Почему?
— Просто говори о чем-нибудь другом.
Бен последовал моему совету буквально. Он не только заговорил о чем-то другом, он говорил совсем о другом. Большую часть первой половины ужина.
Чаще всего он говорил о своей стрижке. Прежде всего, как она колется и чешется. Всякий раз я думал, что он возьмется за что-то новое, но какой-нибудь волосок, который миновало мое влажное полотенце, опять щекотал его, и мы возвращались вновь к жалобам на стрижку.
Я так и не решил, от чего неловкости было бы больше: если оборвать его или если дать выговориться. Потом понял, что ответ зависит от того, обидится ли Бен, если я его оборву. И не устроит ли он в ответ на эту обиду сцену.
Я дал ему выговориться.
Анат сидела справа от меня. Стол был маленький и квадратный, с каждой его стороны сидел кто-то из нас, и я никак не мог перестать смотреть направо. Ну, положим, смог бы. Но мне плохо удавались попытки скрыть это. Отчаянно не хотелось сводить с нее глаз. Каждый беглый взгляд — как стакан воды в пустыне. А как завитки ее черных, как смоль, волос увивались вокруг ее лица! Я никогда не видел их иначе как стянутыми сзади. А гладкая хрупкость ее прелестных плеч и рук в платье без рукавов! Как я мог смотреть на что-то другое? Что угодно другое? Но я понимал, что веду себя подозрительно. Но все равно оказывался неловким в своих усилиях перестать. Старался заставить себя сосредоточиться и не смотреть вправо, и лишь обнаруживал, что с тем же успехом можно стараться не думать о слонах. У меня мозг заклинило на неспособности перестать смотреть вправо: едва глянув, я в следующую же секунду понимал, что вновь сделало это.
