— За твою беспримерную подлость, ты, длинный, будешь в должниках.
— Я не знал, Сыч!
— Не свисти. — Генька досадливо отодрал пиявку с синего живота. — Лезут и лезут, суки! — Растер он извивающегося червя. — Веди сюда этих. Акробатов.
Вшивым хихиканьем Генька мотнул головой в сторону сержанта, держащего на плечах медсестру.
— Зови! — топнул поганец, и я затянул трясущимся фальцетом: — Эй, друг! Вера, идите сюда!
Постыдный и жалкий зов услышан не был — я только рот открывал, а громкости никакой, так беззвучно иногда орут бродячие коты.
— Сильней, сильней кричи, — кипятился Генька в шевелящейся колючей загороди, — шипишь, как чайник.
Он еще гундел о чем-то, по-рыбьи шлепая губами, но я уже видел его дефект.
— Ты что?! — плеснул злобой Сыч.
— Гена, а ты ничего плохого нам не сделаешь?
— Никогда! Честное ленинское и коммунистическое, под знаменами вождей!
Гаденыш додал мерзкую фразочку, а я окончательно убедился, что он не попадает губами в такт своей речи. Фантом! Опять я купился!
Призрак, видимо, почуял что-то неладное и стал громко откашливаться, харкая зеленоватой слюной.
— Простыл, — объяснил он, смахивая гнилую ряску. — Ну, чего замолчал? Зови.
— Сейчас, — пообещал я и ударил штыком туда, куда был должен ударить свинчаткой много лет назад. В переносье.
Этот удар был с любой точки зрения бессмыслицей. Удар в ничто, удар в пустоту, удар в плоть вакуума. Но это н и ч т о было соткано из мрака моей души, вываляно в грязи детских страхов и взрослых подлостей, и чтоб победить свой страх, надо было снова очутиться в записяных шортиках, победив себя того давнего, чьи нервы тянулись гордиевыми узлами ко мне сегодняшнему.
— Н-н-н-ааа!!!
— П-а-а-дла! — завизжал утопленник, хватая рукой мою винтовку. Пальцы его наткнулись на серебро штыка и разом увяли пучками синих водорослей. А изнутри выперло что-то, и живот лопнул, сливая всякую дрянь.
Очень уж противная эта оказалась штука, и я отвернулся, успев заметить длинного тонкого червя, елозящего в трясущейся блевотине.
Штык колол и резал, проворачиваясь и хлюпая, но все-таки вязнул в студенисто-оплывающем месиве. На всякий случай пришлось разрубить мерзкий холодец косым крестом. Рыбьи потроха исчезли. Желтоватое око удивленно мигнуло, и упала темень, как в брошенном танке. А потом провалился пол, и меня засыпало почти до шеи.
Более всего не хотелось, чтобы какая-нибудь гадость о тысяче мерзких ножек залезла в ухо. Ужасно боюсь насекомых и им подобных — я бы застрелился лучше, чем попал в яму с тараканами или жирными гусеницами. А здесь, наверное, всякие водятся. Вот черт! Попытался освободить руку и только хуже сделал — здоровенный пласт земли оторвался и ударил по голове, рождая зачатки паники.
