Этот заразеныш, отравивший своим недолгим пребыванием на земле многие жизни, одним своим появлением будто в ледяную Неву окунул. Железными цепями оковал. И толку в осознании несчастья не было никакого — я боялся Геньку.
Такое было уже. В далеком двадцать пятом я так же смотрел, потея от страха, как Сычев измывается над слабым. Петя Кормов, мой товарищ по рыбацким делам, стоял на коленях, а Генька бил его ногой по лицу. Малолетний подонок, избив до крови Петю, расстегнул ширинку и, прицелившись, выпустил желтую струю. Петя, скуля, закрывал разбитое лицо дрожащими руками, а Сыч мочился на него, сладостно прикрывая глаза. Когда эта тварь заметила меня и поманила грозным пальцем, я побежал быстрее, чем к тележке с эскимо.
«Ты тоже ссы на него», — приказал Генька, а один из его корешков, подкрепил слова увесистой плюхой. Так и лупили они меня, пока не сбежались на крики тетки с физкультурной демонстрации.
Мой двоюродный брат Генрих набить морду Сычу отказался.
— Держи вот это, — он протянул тусклую свинчатку и дал наказ подойти и без разговоров лупить в переносицу. Если сычевская «подписка» вмешается, то брат обещал помочь, а если «нет, то нет». Тогда, дружок, разбирайся один на один.
Подходя к мосткам, где должен был плавать Сыч, я увидел, что гнида залезла на деревянную сваю и собралась нырять. Решимость, разбавленная до потения подмышек, при виде Геньки исчезла вовсе. Но за спиной незримо стоял брат, с его презрительным «бздишь?», и я пошел к Неве.
Сыч готовился нырять. А я, увидев его водолазные приготовления, вспомнил вдруг, что ржавая посудина, которую недавно буксировали на Охту в ремонтный док, затонула аккурат возле Генькиной сваи.
Он, видимо, и двинулся головой в эту баржу, или застрял в каком-нибудь из люков, не знаю точно. Помню одно: не вынырнул, гад…
— Ты знал ведь, — поднял голову Сыч и я увидел, что вместо левого глаза у него рваная дырка, забитая чем-то осклизло-зеленым. Генька поманил чешуйчатым пальцем. — Иди сюда.
Мелко-мелко подернулась рябью кожа и затрусилась голова от нежданной встречи. Гимнастерка показалась чересчур большой, а рукава — короткими. И шея тоже стала вдруг длинной и ломкой, как стебель подсолнуха.
— Иди сюда, длинный. — Генька упер единственный вспухший глаз в мою сторону. — Ты ведь знал, скотиняра. Знал и ничего не сказал про баржу.
Утопленник был на удивление свеж. Портили его лишь узкие, синеватые полоски поперек лба и еще волосатые дырочки на шее, открывавшиеся при каждом вздохе.
