Верзилу сразу же долбануло. Он как-то странно шагнул вбок, упал на доктора и, будто почуяв смерть, из обугленных стен потянулись колючие руки «серого василька» — нередкого гостя в грунтах жальников[3]. В таких местах почти всегда есть деревья, чьи корни особым образом деформируются в опасного паразита. Я почему-то вспомнил худой черный вяз неподалеку от мертвецкой. А вдруг поселился в нем дух какого-нибудь отчаянного заложника[4], крадется он древесными корнями и хочет отобрать души, чтоб выкупить за них свою?
— Всем отходить!
Краем глаза я увидел, как сестричка поддерживает лошадиного сержанта обожженными руками.
— Доктор, тэтэшик умеешь держать?
Парень в белом халате затряс очками.
— Тогда сторожи. — Я сунул ему свой терморазрядник. — Если что — просто дави на курок.
Очкарик неумело схватил оружие, а я, подхватив сержантский карабин, принялся рубать «василька» штык-ножом, недоумевая, почему ползучий гад так хорошо себя чувствует на бетоне.
— Х-хак! Н-на! Хха-а! — Резал я волокна, словно кубинский мачетерос, а «василек», активничающий (по книгам) лишь в естественной почве, струился, как малайский бамбук.
— Колючки!!! — завизжал доктор.
— Огонь!
Хорошо в спецшколе учили: оценивай обстановку, подмечая все вокруг. Иногда казалось даже, что глаза у тебя, как у русака, где-то возле ушей. Не знаю, какое там зрение срабатывает — боковое, интуитивное или третий зрачок открывается, а только ухватил я этого лекаря угловым зрением. Стоял поганец, как и положено салаге, направив пистолет в командира.
Блеснул рядом красный огонек с дымком, рванулась из жерла пулька и медленно так зажужжала — даже струйки баллистического потока мелькнули перед носом. А потом опять завертелось кино в обычном темпе и что-то мясисто хлюпнуло в колючих кустах. Только чему там хлюпать мясисто? Могильный «василек» на дерезу больше походит, а не на сочную зелень. И еще я точно знаю, что глаз у него нет. А в этих косматых терниях пялился в нас злой красноватый ободок с мутным хрусталиком.
Хоть бы мигнул, сука, все легче было бы. А то зырит, стараясь копнуть внутри меня — аж кипит. Но видно, что доктор подбил его. Какой-то дряблый, с оттенком желтоватого сала, он даже зрачок не мог выставить, чтоб прямо в душу. Глаз не давил, сминая, а будто подстерегал, и космы могильника только усиливали ощущение головоногости их обитателя.
Так вот, значит, какой стал он — тот, что слепил себя из мертвого воздуха Пискаревки, а потом вынырнул в подвале тринадцатого дома; вислый и дряблый, как стариковский бицепс. И подделка эта его под «око силы» пахнет дешевым фокусом слабеющей потенции.
