— Робаль Сякий, — представился я. — А вы, наверное, Хенрик Щупачидло? — Я хотел блеснуть проницательностью, но… не вышло.
— Хенрик Щупачидло скончался. Я Лонгин Пальмистер, — ответил мужчина.
— Нам следует заняться останками пана Щупачидло? — спросил я. — Это существенно повысит стоимость услуги, хотя и не составит для нас особого труда. Мы выполняем самые оригинальные требования клиентов в соответствии с девизом фирмы: «Тысяча услуг, никаких вопросов».
— Хенрик Щупачидло с восьмидесятых годов прошлого века пребывает в уютной квартирке на Брудновском кладбище, и я никого не принуждаю заниматься его останками. Этот неизлечимо идейный старый коммуняка был кретином, каких мало. Мне он приходился родней — двоюродным дедом со стороны отца, так что я унаследовал эти несчастные сто метров почти законно. Знали бы вы, сколько меня осаждает желающих их приобрести! Чем больше человек зарабатывает, тем сильнее жаждет поселиться рядом с алкашами и ворьем. Однако мы встретились не для того, чтобы рассуждать о стиле жизни.
— Разумеется, — сказала Розалия, улыбаясь Пальмистеру и вонзая мне в ногу каблук. Я и не предполагал, что моя коллега столь неуклюжа. Видимо, нервозность частично лишила ее врожденного обаяния. Я подавил вопль и без чувств рухнул на диван, а очнувшись, обнаружил, что меня не посчитали при подаче напитков. Однако ничего не сказал и стал внимательно слушать то, что говорил Пальмистер.
А Пальмистер говорил вот что:
— Я открыл вам свое настоящее имя, но это не означает, что я позволю безнаказанно на меня ссылаться. Я директор процветающей типографии и престижного издательства «Утренняя звезда». Таково официальное положение вещей. А неофициально… у нас те же проблемы, что и у всех предпринимателей в этой бездарной, безумной стране. Тут даже сам епископ бессилен: не помогают ни молитвы, ни пожертвования прихожан. Епископа я упомянул неспроста — он номинальный владелец фирмы «Утренняя звезда», мой друг и духовник. Не самая удачная ситуация на рынке заставляет нас действовать, я бы сказал, рискованно. Я вынужден отмывать грязные деньги людей, которые мне далеко не симпатичны. Хорошо хоть, я не знаю, где они эти деньги испачкали. Приходится мириться с тем, что у нас в типографии печатают порнографию и левацкую прессу. Одна радость — мне об этом ничего не известно. Мы как-то еще существуем лишь благодаря тому, что занимаемся тем, чем заниматься не должны. Вы даже себе не представляете, какая это фрустрация: пускать в оборот деньги, принадлежащие кому-то другому! Говорю это, чтобы вы поняли: я разрываюсь между жаждой созидать великое и трагической нехваткой нала. И надеюсь, что с вашей помощью смогу всецело посвятить себя первому вопреки второму. — К этому моменту я уже слегка запутался; больше всего меня смущало, что я избран орудием для достижения великих целей. Пальмистер, однако, не обратил внимания на душевный разлад, отразившийся на моем лице, и беззаботно продолжал: — Я гость в этом городе и в этой квартире. Будем рассматривать ее как место наших встреч. В этой засранной трущобе я, естественно, не ночую. Остановился в хорошем отеле, но вас туда приглашать не намерен: всему свое место. В Варшаву я приехал по очень важной причине — она-то и послужила поводом нашей сегодняшней встречи. — Обрадовавшись, что трепло Пальмистер наконец-то переходит к делу, я подался к нему, изобразив, будто я — весь внимание; такое выражение я долго отрабатывал перед зеркалом. Пальмистер с минуту ошеломленно на меня смотрел, после чего вернулся к своему повествованию: — Какое-то время назад я получил почтовую бандероль, в которой находилось семнадцать машинописных страниц. Шестнадцать из них были фрагментом романа, одна — письмом. Отправителем бандероли и автором текста оказалась моя подруга Халина Ментиросо, а письмо содержало просьбу честно отрецензировать присланный отрывок. Халина Ментиросо, как вы, пани Розалия, конечно же, знаете, пишет никчемные романы для недалеких женщин. Весьма популярные, к моему великому сожалению. Их публикует издательство «Гарцовник-эдиторс», которым руководит ее муж, Славомир Гарцовник. Благодаря этим бездарным романчикам процветает вся фирма и семья Халины — как, увы, и она сама! Однако новая книга Халины совсем иная. Я быстро сориентировался, насколько ценно это сочинение. Оно полностью вписывается в течение нового брутализма. Но при этом ведет с ним интеллектуальные игры. Поднимает важные вопросы. И дает смелые ответы. Но высшая ценность текста — язык. Аутентичный. Мощный. Меткий. Сочный. Шокирующий. Пробивающий панцирь цинизма современного человека и, как ни банально это звучит, поражающий прямо в сердце. Впрочем, не только в сердце. Но и в мозг. Потому что это произведение непростое. Рассчитанное на думающего читателя. Оно многое дает — и многого требует. — Заметив, что оба мы зеваем уже почти в открытую, Пальмистер закончил: — Суммируя вышесказанное: я был бы не прочь это издать.
