Оливер был в комнате у Джеймса. Он сидел на полу, зажав в кулачке пустой пузырек из-под datura, и из уголка рта стекала струйка бурой жидкости.
Джеймс читал в книжках, что бывает, у людей ноги прирастают к полу, и сейчас именно это с ним и случилось. Он буквально окаменел. Он смотрел на Оливера, и где-то внутри у него рос и поднимался ком, который стал биться у него в горле. Это было его собственное сердце, стучавшее с такой силой, что он испытывал боль.
Он заставил себя стронуться с места. Забрал у Оливера пузырек и автоматически, не соображая, что делает, прополоскал его в умывальнике. Оливер молча глядел на него. Джеймс вышел в коридор и постучал к Розамунде.
— Выйди, пожалуйста, Оливер выпил яд. Примерно полпинты.
— Что?
Она вышла. Поглядела на Джеймса, от ужаса у нее широко открылся рот. Он все объяснил ей, быстро, кратко, в двух словах.
— Что будем делать?
— Позвоним в «скорую».
Она остановилась в дверях спальни Джеймса и смотрела, не отрываясь, на Оливера. Тот сжал кулаки и стал тереть глаза и канючить.
— Как ты думаешь, нам нужно сделать что-то, чтобы его вытошнило?
— Нет. Пойду позвоню. Это моя вина. Я, наверное, был не в себе, когда готовил эту штуку, не говоря уж о том, что я хранил ее. Если он умрет… Господи, Роз, мы же не можем позвонить! У нас не работает телефон. Я же пытался позвонить Тиму Гордону, но соединения не было, и я пошел к телефонной будке, хотел сообщить ремонтникам.
— Ты и сейчас можешь это сделать.
— Это значит, что он останется на тебе.
У Розамунды задрожали губы. Она поглядела на маленького мальчика, который лежал сейчас на полу, широко открыв глаза и засунув в рот палец.
— Не хочу. А вдруг он умрет?
— Тогда иди ты, — сказал Джеймс. — А я останусь с ним. Спускайся, наберешь 9–9–9, вызовешь «скорую», а потом пойдешь в деревню и приведешь маму. Ладно?
— Ладно, — сказала Розамунда и двинулась к выходу, по лицу у нее текли слезы.
Джеймс взял Оливера на руки и бережно положил на кровать. На лице ребенка блестели капельки пота, но пот мог выступить просто оттого, что ему стало жарко. Мирабель слишком сильно его укутала для этого времени года — в шерстяную кофточку поверх свитера и футболки. Он явно хотел пить. Вот почему он твердил ички. Ички значило «водички». Существовала ли хоть малейшая вероятность того, что за год, истекший с тех пор, как он, Джеймс, приготовил datura, яд выветрился? Если по-честному, он в это не верил. Ему припомнилось, что он где-то читал, будто на яд не действует ни жара, ни сухость воздуха и, наверное, время на него не действует тоже.
